Призрак Мамочки

Мне было восемь. Мою маму сбил грузовик. Она умерла сразу и все мне твердили, что ей было не больно. А я смотрел им в глаза и не верил. Как не больно? Разве может проехать по тебе грузовик, не причиняя боли? Как не больно, если рёбра всмятку? Как не больно, если руки расплющило? Как не больно, объясните! А они объясняли, и все как один - она не успела почувствовать боли. Я все равно не верил. Я был мал, но достаточно умён, чтобы не верить...
После похорон мы с тётей Люсей пришли к нам домой. Там ещё пахло мамой. Лёгкий аромат её духов, который сейчас я уже и не помню. Все стояло так, как оставила за собой она. Вон те тапочки, она сняла перед походом в злополучный магазин. А вон тот зонтик, она не стала брать и кинула его на кресло у входа. Фантик от конфетки, которую я съел втихаря, а она узнала. Ты что - ругалась она, держа меня крепко за ухо - не понимаешь, что к стоматологу только во вторник? Зубы болеть будут, что делать тогда? На таблетки тебе тратиться, что за ребёнок! - Она кинула фантик на пол в коридоре, из-за сквозняка, он улегся под трюмо. Там и лежит. Это было два дня назад. Жаль, что я достаточно взрослый, чтобы забыть её... Было бы мне три года, она исчезла бы из моей жизни, и я даже не вспомнил её. То, какой она была правильной и строгой. И то, как сильно я любил её такую. Отец ушёл от мамы в ту ночь, как отправил своё семя к ней в матку. Мне было вбито (причём, не только в переносном смысле, но и буквально), что отца нет. Есть только донор и никак иначе. Стоило спросить что-то или сказать, где обращаюсь к нему "папа" - порка ремнём. Нет папы. Есть донор. Хорошо. Могу поставить себе плюсик. В конце недели, подсчет: за каждые десять плюсиков либо двадцать минут телевизора, либо одна конфета. Из близких нам людей была только тётя Люся - мамина двоюродная сестра. От такой одинокой жизни редко бывали дни, чтоб мама меня приласкала. А я не жалуюсь. От этого и лучше. Зато, как приятно было заслужить эту похвалу, поставить плюсик в тетрадь. Как приятно было услышать: "Костенька, сынок, вот сейчас умница. Мама гордится тобой", - а сейчас мамы нет. Я не помню, чтоб вёл себя ужасно, но мне прилетало частенько, можно даже сказать постоянно, за исключением тех редких дней, когда она не злилась на весь мир.
Все люди, ушли из нашего дома, а, значит, балаган окончен. Больше никто не бегает с пирогами и прочей едой. Никто не готовится здесь к сборищу людей, пришедших крепко выпить и проводить мою матушку в последний путь. Мамочкины подруги не сетуют на жизнь и не пророчат мне жизнь в детском доме, с наивностью предполагая, что я либо не слышу, либо слишком мал, для осмысления услышанного. Все ушли. Тётя Люся зашла ко мне в комнату и начала говорить, что уйдёт ненадолго. Восклицала, что нужно мне поплакать. А я не могу. Я же мужчина. Я всё в себе. Диву даюсь, я тогда был мужественней, чем ныне. Собственно, она и ушла. А я пошёл, с дрожью в коленях и страхом увидеть мамин призрак, в её комнату. Зеркала занавешены от этого жутко. И только часы тик-так, тик-так. Я сидел на кровати, поджав ноги, боялся услышать шорох или шаги. Ещё пуще боялся услышать её крик, мол, зараза такая, опять в ботинках на кровать! И звук ремня, который бьёт о мою кожу - тоже боялся услышать. Ничего этого не было, но ком в горле стоял, а страх увеличивался, все поджилки предательски тряслись. Казалось, что услышь я шорох и всё - сердце остановится. Но я держался и не плакал. Я хотел выбежать из комнаты и закрыть плотно дверь, но я держался мужиком. Я знал, что надо побороть страх. Так учила мамочка. И я борол. Пока не услышал из кухни её голос: "Сынок, иди кушать",- все перестало существовать. Голова закружилась, а слёзы потекли из глаз. Показалось. Да, точно показалось. Слышу ещё чётче: "Костя, быстро иди сюда, я кому сказала!" - обоссался. Все штаны мокрые, кровать мокрая. Слышу шаги. Лезу под кровать. Заходит... Вижу ноги. В своих тапках, подол халата её. Когда придёт тётя Люся? Когда она придёт? Слышу, как мама ругается за кровать. Стараюсь не дышать. Боюсь, что сейчас резко увижу её лицо, заглянувшее ко мне а-ля попался. К счастью, нет - выходит. Я всё еще не вылазию. Я плачу и жмурюсь. Отключаюсь. Тишина... Да, точно. Я выползаю из-под кровати, пятно на ней есть. Моё любопытство сильнее любого страха, а жаль. Я приоткрываю дверь - никого, тапки у входа. Халат в ванной комнате. Причудилось?.. На кухню - пусто. Захожу в свою комнату, хочу закрыть дверь, но слышу голос из кухни. Её голос. Она поёт, выглядываю в коридор - тапок нет. Чувствую запах нелюбимой горелой каши на молоке. Она не умела их готовить, или они сами по себе имели горький вкус? Ответ не знаю, ни разу после её смерти не ел молочные каши, некий пунктик. Я закрываю дверь, всё ещё надеюсь, что сплю. Слышу шаги. Прячусь в шкаф. Я весь потный, будто опрокинули ведро воды на меня. От испуга начинаю плакать в голос. Да, боюсь, что услышит, но не могу сдержаться. Всё тело дрожит. Господи, прошу, пусть тётя Люся вернётся домой. Пожалуйста, или я умру. Я так боюсь. Мне страшно. - Шепчу, будто молитву, сквозь слёзы. Призрак-мамочки заходит в комнату, я слышу её дыхание. - Где ты, Костя? Ты что обоссался на кровать? Юродивый! Говорили аборт делать, а я дура. Ну, ничего. А ну как вылезай! - Она открывает шкаф. В руках ремень. Хватает за руку и тянет. Мне страшно. Она начинает смеяться так, как психически не здоровый человек. Я не понимаю, почему она меня так ненавидит?
- Что ты, Костенька, мертвецов боишься? Я же призрак, меня не надо бояться! - шипит она сквозь зубы мне в лицо.Все это не без злобы.
- Я боюсь... отпусти! - Дергаюсь. Плачу. Прошу.
В конце падаю на колени, а она тянет. Она ударяет ремнём, и мне больно.
- Мамочка, не надо. Мамочка, я же люблю тебя. - Я рыдаю и мне больно, а она тащит меня в кухню. Берёт нож.
- Не нужно мамочку бояться. Мамочка призрак! Мамочке было больно. Знаешь как больно? - Она кладёт мою руку на разделочную доску для мяса.
- Нет, мамочка, не надо. - Из-за соплей трудно дышать. Они по всему лицу вместе со слезами и потом. Я пытаюсь вырваться, упираюсь, топаю своими маленькими ножками. Я всё жду тётю Люсю. Моя мамочка держит крепко мою руку и... Боль, будто кто-то разбил стекло и все осколки полетели прямо на меня. Затем я уже не ощущаю острую боль по всему телу, только тупую в области левой руки. Маленький кусочек меня отрубили. Мой маленький пальчик. Совсем маленький пальчик, а столько боли и крови. А спрашивается: почему больно? А потому что твоё. Она меня отпускает, и я падаю на пол. Я кричу и мне больно. Кровь. Кровь. Кровь. Сопли свисают до самого пола, я чувствую запах собственных экскрементов и ссанья. Я кричу: "Тётя Люся! Тётя Люся!" - я вижу, что она с пакетами заходит в комнату. Вижу, как они выпадают из её рук, и она подбегает ко мне. Я думаю о том, что она запачкает красивую юбку кровью. Я чувствую, что мне спокойно и больше не страшно... Отключаюсь.
Прихожу в себя в ванной. Тётя Люся меня моет и что-то приговаривает (слов не разберу).
- За что она так со мной? Почему она меня не любит? – Спрашиваю я.
- Кто? – Тётя Люся перестала меня шоркать и посмотрела мне пристально в глаза.
- Мамочка. Это была моя мамочка. Она тащила меня, понимаешь? – Начинается истерика, тётя Люся тоже плачет.
- Маленький, тебе очень тяжело, я понимаю. Давай мы сейчас быстро поедем в больницу, доктор приделает твой палец на место, а потом мы всё обсудим. – Целует меня заботливо в лоб, а мне приятно.
После того, как банные процедуры были окончены, она прижала меня крепко к себе, где-то секунд на тридцать. А мне опять приятно от чего порозовели щёчки. Она была одинокой женщиной в теле, но очень активной. Как-то услышал, что все толстые люди – добрые. Насчет всех не знаю, но тётя Люся точно.
Моя рука была замотана в полотенце, в контейнере лежал мой пальчик. Он был такой неживой, будто игрушечный. Я не мог представить, да и не хотел, что он снова будет резвиться у меня на руке. Отчего-то я совсем был против его возвращения. «Уж если тебя и вернут назад, любить я тебя буду меньше остальных пальчиков» - подумал я, нахмурив брови. Наверно, я просто боялся, что он будет напоминать мне о жестокости моей мамочки в тот день.
- Чего ты такой злой стоишь, где твоя куртка? Поехали, такси ждёт. – Во время поездки до больницы, мне причёсывали мои кучерявые волосы и нацелововали щёки. Вы не думайте, что мне было не больно. На самом деле я просто привык к боли. Потом тётя Люся всем расхваливала, какой я молодец. Я думал о том, как приеду и поставлю плюсик в тетрадку. В эту квартиру я возвращаться не хотел, но с тётей Люсей не страшно.
Я влетел домой в беспамятстве.
- Почему ты наврала доктору? – Кричал я на тётю Люсю.
- Успокойся и присядь.
- Да не хочу я садиться! Почему, ну почему? – Хныкал я.
- Я не наврала. Ты же сам себе отрубил пальчик. Я зашла, нож был рядом с тобой. Ты был дома один и закрыт на замок.
- Это была мама! Мамочка! – Пытался докричаться я. – Ты мне не веришь, а она ещё придёт. Придёт и на этот раз убьёт меня.
- Эй, - она присела на корточки и обняла меня, - прости. Я сразу не поверила, но даже если бы я рассказала доктору твою версию…
- Правду! Правду рассказала бы. – Перебивал я её.
- Дослушай. Правду. Рассказала бы правду. Он не поверил бы нам, как я тебе сначала. И для нас это вышло бы боком. Об этом знаем мы, значит справимся. Хватит кукситься. Я больше не оставлю тебя. – Она нежно погладила меня по макушке и поцеловала. Этого хватило, чтобы я растаял. Мне были не привычны все эти ласки, но мне нравилось. Я открыл тетрадку, в которую должен был поставить минусы за своё поведение: повышение голоса и перебивание старших, но не стал. Я смотрел на свою руку и не хотел больше соблюдать правила своей мамы. Я лёг и расплакался. Хотя все её ласки и были ничем, по сравнению с тётушкиными, я всё равно питал к ней любовью. Добрые воспоминание были так отрадны, что мне казалось, будто моё сердце вот-вот разорвётся от тоски и боли. Я тут же встал и всё записал по правилам. Затем со спокойной душой лёг, как раз, когда тётя Люся вышла из ванны. Мы долго болтали и затем уснули.
Ночью я проснулся от ощущения, будто на меня смотрят. Я съёжился, свернулся в калачик на левом боку. Открыл глаза, увидел худой силуэт, слишком худой для тёти Люси. Силуэт был чернющий. Силуэт с длинными руками. Силуэт, который преследовал меня. Он медленно наклонялся ко мне, я начал ползти назад, пока не упёрся в спинку кровати. Я хотел кричать, но не мог: лишь жалкие попытки открыть рот. Я был как рыба. Лицо начало приобретать очертания, а мои лёгкие воздуха.
Лицо моей мамочки, искаженное в брезгливости, было примерно в двух сантиметрах от меня. Она наклоняла голову то в одну сторону, то в другую и изучающее смотрела.
- Пора подстричься, Константин. Падай маме ножницы. – Я отрицательно мотал головой. Мотал и плакал. – Мама возьмёт сама, ты этого хочешь? Будет плохо, если мамочка возьмёт сама. – Она отвернулась и пошла в сторону стола.
Тётя Люся говорила, что, если мамочка придёт, нужно закрыть глаза и расслабиться. Я так и сделал. Помогло. Я не слышал шагов и дыхания мамочки. Я успокоился и открыл глаза, а она перед моим лицом и опять смотрит. Смотрит! Смотрит! И некуда ни деться, ни убежать, ни скрыться! Я пытаюсь кричать снова и снова, и снова – всё тщётно. Бегу к столу и беру ножницы. Я боюсь ей их отдавать, но приходится. Куда могла деться тётя Люся? Мамочка стрижёт мне коротко волосы и напевает мотив песенки, которую пела на ночь. Знакомая мелодия делает мне больно, будто ковыряет мои только что зажившие раны. Я плачу. Стою и плачу в свои маленькие ладошки. Вижу, что на бинте кровь. Она тоже замечает и бросает ножницы на пол. Её взгляд становится как у одержимой. Весёлая улыбка не покидает её лица. Мне страшно, но я всё ещё не могу кричать. Открыл рот и плачу в голос, вот только голоса не слышно. Она хватает меня за мой недавно пришитый палец и начинает дергать в разные стороны. Из её рта выпадает язык и она, похожая на собаку, безумно смеется и резвится. Слюни из её рта брызгают мне на лицо. Я просыпаюсь. Весь в поту и собственной моче. На полу ножницы среди моих волос, бинт в крови. Я вижу свет в коридоре и мне страшно. Вдруг мамочка убила тётю Люсю? Я зажмуриваюсь, открываю – ничего. Опять – ничего. Опять – ничего. Делаю это в последний раз в надежде, что проснусь, нет. Слышу голос матери из тёмного угла, наконец-то кричу.
- Костенька, думал сон? – Она набрасывается на меня с подушкой и начинает душить, я бьюсь. Я маленький и мамочка сильней, но я стараюсь. Мне очень мало воздуха, я дрыгаю ножками, начинаю отключаться, как вдруг подушка с моего лица убирается, позволяя вдохнуть мне полные лёгкие кислорода. Кто-то трясёт меня за плечи. Это тётушка Люся. Вся кровать в крови, моче и поту. Я начинаю плакать.
- Боже, я же только в туалет отошла, что же ты делаешь, маленький? За что ты так его наказываешь, Боженька? За что делаешь из него психически не здорового? За что позволяешь мальчику так издеваться над собой? – Она плачет и крепко обнимает меня. Я чувствую её любовь. Мне хорошо. Мне не страшно. Я рад, что она живая. И мне не хочется спорить, доказывая, что это не я.
Мне девять – мамочка толкает меня под машину. Мне десять – мамочка вешает меня на галстуке в шкафу. Мне одиннадцать – мамочка ударяет ножом мне в живот. Мне всё еще одиннадцать – мамочка заставляет делать передоз таблетками тёти Люси. Мне двенадцать – мама бьёт меня кирпичом по голове. Мне тринадцать – мама ударяет меня в шею пишущей ручкой. Мне четырнадцать – мать отрезает мне правое ухо. Мне пятнадцать – мать хочет, чтоб я прыгнул с крыши. Мне шестнадцать – она топит меня в ванной. Мне семнадцать – она пичкает меня наркотиками. Мне восемнадцать – монстр сводит мой разум с ума. В конце концов, я, обезумевший, бросаюсь на свою тётушку. Я пытаюсь задушить её, но она вырубает меня ударом по голове. Тётя Люся не слышит, что я не виноват. Что это не я. Мне никто не верит.
Это продолжалось бы и сейчас, если бы я не сидел в доме для душевно больных. Мне грустно и одиноко. Я всегда боялся остаться один. Одному нельзя. Одному страшно. Одному можно сойти с ума. Меня закрыли здесь. Они думают, что я один! Они решили, что одному мне лучше. Но я не один! Я с человеком, который никогда не предаст. Я с человеком, который не бросит и будет верить мне! Они кричали, что я всё делал сам? Тётя хоть и обещала со всем справиться почему-то всё-таки оставила меня... Это был не я, но впредь в вашей вере не нуждаюсь. С тех пор, как вы потеряли веру в меня, я с призраком-мамочки (решившим когда-то, что она монстр), мучавшим меня столько лет, – лучшие друзья! Моя мамочка всегда рядом! И она не оставит меня, как это сделала тётя Люся! Сейчас эта добрая женщина даже не навещает меня. Я хочу фотографию своей мамочки, чтоб не забыть её лицо совсем, но даже в этом мне отказано. Они все кричали, что я сам? А вот и нет. Я не сам. Это все она, но я люблю её. Только она осталась рядом. Только она… К несчастью, я совсем забыл её запах, некоторые черты лица, но всё равно она всегда рядом. Она больше не мучает меня. Она просто сидит. Она сидит вон там, в углу, и смотрит, улыбается. Ей было больно, а сейчас хорошо. И мне хорошо. Жаль, что я её забываю…
P.S. Тётя Люся не навещала Костика, потому что скончалась через некоторое время после его заключения в больницу. Сообщать об этом ему не стали, чтобы не тревожить и без того шаткую психику мальчика. Она до последнего верила, что у него психологическое расстройство, которое вылечится. Увы, Константин скончался в возрасте двадцати трёх лет, наложив на себя руки в процессе истерического припадка, а именно: удушье подушкой.