Проклятая тварь

П Р О К Л Я Т А Я Т В А Р Ь

Я метался из угла в угол, сжимая кулаки, судорожно глотая воздух в приступе отчаяния. Я думал о помощи, которой ждать было неоткуда, о непостижимой жестокости судьбы, которая очень скоро вбросит меня в финальную часть абсурдного эксперимента, оказавшегося мне явно не по силам, о поисках решения, которое придется принять мне самому, чтобы избежать гибельных последствий нелепой ошибки, совершённой почти два месяца назад. Мог ли я вообще размышлять, следуя нормальному, логическому ходу мыслей? Иррациональный страх обжигал любую мысль при самом её рождении и она умирала тлеющим пятном в моём обессиленном сознании.
Ему необходима была пища... Вот о чём теперь вся моя жизнь с недавних пор. Не оставалось ничего, совсем ничего, что я мог бы скормить этому жадному и уродливому существу, которое я имел несчастье привести к себе в квартиру в конце прошлого апреля. В какой- то миг я почувствовал, что теряю контроль над собой. Подошёл вплотную к клетке, встретился с ним глазами, и едва не удержался от плевка. Моё злобное лицо и трясущиеся руки нисколько не смутили его, не вызвали какой-либо реакции. Я не был уверен, способен ли он мыслить, но мне вдруг показалось, что он видит меня своим пленником и знает, как безвыходна и нелепа моя ситуация, и потому невозмутим. Я увидел в его глазах некое подобие насмешки, но это скорее было плодом моего измученного воображения и нескольких кряду бессонных ночей...
Я сделал десятки телефонных звонков, написал с полсотни писем. Добился нескольких встреч с высокопоставленными бюрократами - и всё без результата. Его прокорм был моей ответственностью и только моей.
Городские власти знали о его необычности с момента, когда он появился в питомнике бродячих животных, только что отловленный вместе с десятком других голодных и ободранных псов. Его диковинный вид и сложность определения его принадлежности не только к какой-либо собачьей породе, но и к любому известному виду животных особей, не сделало его популярным ни в бандитской псиной стае, ни в среде местных учёных, за консультацией к которым обратились почти сразу же служащие питомника. Его отвезли в один из научно-исследовательских центров, продержали пару недель и дали мне знать, что я могу взять его назад. Разумеется, я мог легко отказаться, не знаю почему я решил поехать за ним в тот же день, но ведь случаются в нашей жизни ситуации, когда мы не в состоянии рационально объяснить почему мы приняли это решение, а не другое...
Жестокая насмешка природы, обыкновенная мутация, никакого особенного интереса для науки зверь не представляет - таков был вердикт учёных института, или бюрократов от науки, какая теперь разница.... Один из них был моим сокурсником по университету, он же и позвонил мне и упросил приехать взглянуть на диковинную тварь. Не могу вспомнить, что помогло ему уговорить меня согласиться. Может быть, я давно уже нуждался в какой-нибудь безобидной авантюре, может, обычное любопытство, как часто случаются со многими из нас, превозмогло здравый смысл.
Меня провели к его клетке, зажатой в углу тесного коридора, тёмной и пахнущей, как и всё вокруг, одичавшим зверьём. Едва разглядев его на полу клетки, я не мог поверить своим глазам; всё моё существо содрогнулось от отвращения, на смену которому пришла пронзившая меня жалость. Никогда ещё в своей жизни не приходилось мне видеть создания столь уродливого и омерзительного. И оно, к сожалению, было живым, оно двигалось и дышало, и теперь смотрело на меня настороженным, недоверчивым взглядом, как бы стараясь определить причину моего появления у клетки. Если бы я только умел прилично рисовать - только тогда я смог бы передать всю несообразность, ужасающую непропорциональность его покрытого грязью удлинённого и приземистого тела. Даже человек не может быть уродлив до такой степени - я чуть было не высказал эту мысль вслух.
Обличье этой несчастной твари противоречило всему, что мы знали об обитателях животного мира. Это казалось не просто мутацией, а чем-то вброшенным в мир со злобной ухмылкой создателя, который словно возжелал послать вызов человеку, подвергая его жестокому тесту на терпимость к собственному созданию, один взгляд на которое был способен глубоко оскорбить чувство прекрасного у любого представителя человеческой породы. Я подумал, что если и существует ад, то передо мной один из его обитателей.
Любопытство и предчувствие, что жизнь подстраивает мне ловушку, которой мне не избежать, в конце концов, взяли вверх над множеством сомнений, и после нескольких минут, проведённых у клетки, я знал наверняка, что не уеду из питомника один. Миролюбивое и даже подобострастное, как мне сообщили в питомнике, поведение животного в общей стае бродячих псов, почти гарантировало незлобный и даже трусливый характер. Зверь не делал попыток запугать остальных псов и казался вполне своим в этой разношерстной толпе бродяг.
Два коротких, но очень широких клыка на каждую из челюстей не выглядели очень угрожающе. И все-таки... я попросил намордник. Один из служащих принёс довольно затрёпанный, но довольно крепкий намордник, недлинную цепь вместо поводка, дал мне подписать какую-то бумагу, и несколько минут спустя я проволакивал слегка упиравшееся животное через полгорода ( о такси не могло быть и речи) к моей холостяцкой квартире.
Я решил оставить его без имени.
******
Месяц спустя я знал, что очень скоро мне придётся поместить его в клетку. Должен заметить, что с момента появления животного в моей квартире, жильцы дома смотрели на меня с сожалением и тревогой... Это казалось странным, поскольку я никого не поставил в известность о его существовании и шума особенного оно не производило. Пёс, - я могу так его называть, так как он более всего походил на собаку чем на какое-либо другое животное, - был пассивен и даже вяловат в течение первых нескольких дней, как бы скучая по своей клетке в питомнике. Затем постепенно освоившись в тесных просторах моей квартиры, стал проявлять признаки беспокойства, особенно в моём присутствии. Возвращаясь домой я мог видеть его в окне своей гостиной на первом этаже. Часто он сидел на выпрямленных передних лапах, без движения, уставившись куда-то в стену. Это не насторожило меня - вряд ли поведение животного, выглядевшего столь необычно, могло соответствовать обычным представлением о повадках заурядного пса. Но когда я появлялся в квартире, животное выходило из оцепенения и принималось разгуливать из стороны в сторону, при этом явно недружелюбно поглядывая на меня.
О прогулках на улице не могло быть и речи - я поставил в клетку пластиковую коробку с литером, и не стало необходимым выводить зверя наружу. Меня мало удивило, как он быстро приспособился отправлять свои нужды по-кошачьи. Однако меня всё ещё занимал вопрос: зачем я взял его к себе жить и чего, собственно, можно ожидать от такого сожительства.
В большинстве случаев единственным моим развлечением после работы был телевизор, иногда видеофильмы, взятые напрокат. Когда ближе к ночи глаза мои начинали слипаться, я выключал телевизор и тащился в спальню, и засыпал почти мгновенно. И всё это время я знал, что за мною неустанно следит пара налитых кровью глаз. Часто он поджидал меня у входа в спальню и затем не сводил с меня глаз, пока по давней привычке я не затворял дверь спальни за собой. Наступивший сон растворял в себе страх, сомнения, желание что-то изменить.
Взгляд совершенно круглых, почти немигающих глаз часто перекрещивался с моим и застывал неподвижно, пока я не отводил взгляда, вопрошая себя, почему я не в силах устоять в этом странном противостоянии. Во мне накапливалось раздражение- и вот я уже не отводил глаз, а животное продолжало смотреть на меня в упор, не мигая, не двигаясь... Однако, не считая того мгновения, когда оно поджидало меня у дверей спальни, ровным счётом ничего не было в этом взгляде - ни угрозы, ни злобы, ни даже любопытства, и тем более никогда не прочитывалась заурядная собачья благодарность за предоставленные кров и пищу. Казалось, животное лишь терпело меня поневоле, моё присутствие, мой запах, мои шаги. Факт, что я был единственным существом, кто мог накормить его и не дать подохнуть в куче собственных нечистот, ничего не менял в наших отношениях.
***********
В последнее время мерзкая тварь стала поглощать еду чуть ли не мгновенно и затем подвывать, часто не без угрожающих звуков, давая мне знать, что съеденного было недостаточно, что голод всё ещё не утолён, и с руганью и проклятиями я в который раз должен был опустошить содержимое моего холодильника, чтобы удовлетворить его увеличивающиеся с каждым днём потребности в пище. Тварь пожирала всё, что только можно было назвать съедобным. При недостатке еды животное начинало почти безостановочно передвигаться из угла в угол, громко скуля, временами издавая звуки, похожие на человеческий кашель, с переходом на угрожающее рычание, от которого мне становилось не по себе.
Вот тогда я и решил обратиться за помощью к властям. Идея казалась не вполне разумной, но растущее бессилие перед ситуацией не оставляло мне выбора. Звонки,
Письма, личные встречи с местными чиновниками не привели к решению проблемы. Мои просьбы представлялись странными, несерьёзными, а случалось, я легко угадывал намёк на то, что я, возможно, ищу здесь личную выгоду, используя дикое и редкое животное. Всё сводилось к тому, что поскольку оно зарегистрировано в моём частном владении, я несу полную ответственность за его прокорм и, между прочим, как заметил один из чиновников, сделав при этом многозначительную паузу, также и за физическое благополучие животного. Конечно, сказал мне другой, я мог бы передать собаку(!) в чьё-либо другое частное владение, но это должно быть сделано официально, в полном соответствии с буквой закона. Факт, что животное приписано мне в каком-то городском циркуляре, прибавил уныния и ненависти к зверюге. Никто не посоветовал мне отравить зверя, что было бы наилучшим разрешением проблемы. Я впутал себя в идиотскую авантюру и, следуя логике событий, мне надлежало выпутаться из неё самому. Я стал занимать деньги у друзей и коллег, даже у знакомых, никому не признаваясь на что идут одолженные средства. Через какое-то время я уже говорил всем, что пытаюсь спасти от голодной смерти принадлежавшее мне искалеченное природой домашнее животное. Теперь многие знали мою историю. Мне не сочувствовал никто. Те, кто поверил моим рассказам, жалели тварь, однако, невзирая на настойчивые приглашения, никто не пришёл взглянуть на беднягу. Те, кто сомневался, все ещё сужая меня деньгами, подозревали, что я запил горькую.
Думал ли я о других решениях моей проблемы? Ну, скажем... Нет, нет, об этом я и думать боялся. Не уверен, что смог бы, и в первую очередь из-за отвращения...
И упрямое любопытство удерживало меня на месте в ожидании чего-то, что пережить и сделать частью своего жизненного опыта, то есть частью самого себя, казалось мне более чем необходимым. Я словно играл в какую-то жутковатую игру с самим собой, которую теперь уже было слишком поздно покинуть, не подставляя под угрозу целостность моего существования.
************
Резкие и чуть ли не вертикальные прыжки, неустанные перемещения в пространстве квартиры после очередного приёма пищи, не способного вполне насытить животное, стали тревожить меня всё больше и больше. Я понимал, что загоняю себя в угол, из которого выбраться будет очень непросто. Проклятая тварь, приостановившись на миг, смотрела на меня уже не пристальным, выжидающим взглядом как прежде. В его глазах легко прочитывались теперь враждебность и угроза. Животное, казалось, пыталось донести до меня сообщение: корми меня вдоволь или сам станешь моей пищей.
Убедившись, что ситуация стремительно меняется к худшему и, что я лишил себя единственно разумной альтернативы - избавиться от мерзавца любым способом, я приволок в дом огромную клетку, купленную почти задаром на зверином рынке, и без труда загнал в неё своего питомца. Равнодушие, с которым он улёгся в дальнем углу клетки, не удивило меня - он привык к своей свободе и не испытывал страха потерять её столь неожиданно и грубо. Я ощутил как несвободен я сам, когда трясущимся руками вешал тяжёлый замок на дверь клетки.
Ночью я проснулся от чудовищного грохота в коридоре - взбесившаяся тварь кидалась из стороны в сторону, со страшной силой сотрясая прутья клетки. Кажется, в эту минуту я струсил, несмотря на то, что нас разделяла металлическая решетка, и мгновенно покрылся холодным потом. Я с трудом подавил желание унести ноги, бежать, не останавливаясь, пока хватит сил. Всё моё существо захватил жуткий страх перед надвигающейся развязкой, о которой я не мог вообразить ничего, кроме того, что она неизбежна и ужасна. Я бросился к холодильнику, вытащил последний пакет с мясом и затолкал его между прутьями клетки, но зверь не обратил никакого внимания на пищу...
Он вытянулся на неестественно прямых лапах, шерсть его вздыбилась, из пасти потекла какая-то коричневатая тягучая жидкость, и он уставился на меня круглыми, немигающими глазами, в которых бушевала такая ненависть, что я не мог сомневаться ни на секунду, какая участь меня бы ждала, если бы не разделяли нас железные прутья клетки. Пошатываясь, я вернулся в спальню. До утра всё было спокойно. В течение дня зверь был тоже спокоен, если не считать обычных голодных подвываний, но я был готов к этому, накупив достаточно мяса.
В течение следующей ночи всё повторилось, я проснулся, разбуженный неистовством проклятой твари, которая с огромной силой кидалась на стены клетки и издавала леденящие душу звуки, похожие на нечто среднее между клёкотом большой и хищной птицы и ночным подвывыванием одичавшего пса. Животному нужно было моё присутствие. Ему был нужен мой страх. Оно ждало меня, чтобы показать мне своё превосходство, свою силу и власть надо мной. Зверь прочитывал ужас в моих глазах и медленно успокаивался. В дневное время он как будто набирался сил для чудовищных ночных прыжков, сотрясавших помимо клетки и всё моё существование.
Меня не покидало чувство, что очень скоро должно произойти нечто неожиданное и очень серьёзное, что повернёт всю мою жизнь в совершенно другом направлении, даже если станет при этом её последней главой. Надвигалось что-то вроде катастрофы с придыханием чистого кошмара, но со смыслом, со значением, которого я, возможно, буду не в состоянии осознать до последнего своего вздоха...


**************
Я уверен, что записи в моём дневнике приближаются к своему заключению, и я знаю, что кульминация безумия, прочно захватившего мою жизнь в течение последних нескольких недель, может наступить в любую минуту.
Я не испытываю страха перед проклятой тварью. При всей свирепости зверя и его нарастающей жажды моей крови, ему не выбраться из клетки, она сделана достаточно крепко, если только... я не отодвину засов, чтобы испытать себя и свою судьбу. Именно этого я и боюсь теперь больше всего. Я должен сознаться, что желание совершить этот абсурдный шаг всё чаще приходит ко мне в ночные часы, когда яростные метания зверя раскалывают моё сознание пополам. Странная мысль не даёт мне покоя в этот предрассветный час: его клетка - это я сам и он пытается выбраться на свободу из меня самого... Что удерживает меня от освобождения твари - примитивный инстинкт самосохранения, предвосхищение невыносимой физической боли и предсмертных судорог, или трусливое нежелание вступить в схватку, где одолеть врага, уничтожить его физически было бы ненамного лучше, чем быть уничтоженным самому, или же неспособность выстоять душевно перед чем-то, что может оказаться за пределами моего физического бытия, чему, возможно, нет определения, - я не знаю, я не могу знать или не хочу. Я слишком сосредоточен на том, что произойдёт очень скоро, на приближающемся конце. Это похоже на лихорадочные и безуспешные попытки отгадать смысл одного и того же кошмарного сновидения, когда есть убеждённость, что от его разгадки, от его единственно верной интерпретации прямо зависит вся твоя настоящая и будущая жизнь.
*****************
Сегодня утром я проснулся в не совсем обычном для меня состоянии внутреннего покоя.
Последняя ночь - самая безмятежная за долгое время, самая чёрная, самая глухая. Не нарушаемая ничем тишина вошла накануне в каждый уголок моей квартиры. Не было слышно зверя... Мне даже удалось заснуть почти сразу, как только я лёг в постель, обессиленный бременем предыдущих ночей. Сон мой был глубоким и беспрерывным, без сновидений и тени страха над головой.
Я вернусь к своим записям только в случае, если и в самом деле произойдёт нечто более значительное, чем рутинное приумножение моих кошмаров, к которым я стал понемногу привыкать. Хотелось бы надеяться, что тогда ситуация, в которой я нахожусь, будет не столь безнадёжной, и я смогу поставить точку в этой истории, устав от попыток в ней что-либо понять.
*****************
Что-то случилось. Я не знаю что именно... Тёмно-красная пелена не позволяет мне разглядеть что-либо достаточно ясно, всё плывёт вокруг, будто я чудовищно пьян. Я боюсь потерять сознание, мне страшно от мысли, что я принимаю участие в чьём-то абсурдном сновидении, которое близко к своей насильственной развязке. Моё тело разламывается от невыносимой боли, я пытаюсь остаться на ногах как можно дольше.
Я чувствую как внутренности мои обожжены судорогами невыносимого голода, но я решаю не покидать письменный стол и продолжать записывать происходящее со мной, стараясь ничего не упустить, пока я физически в состоянии держать в руках измятый
лист бумаги и карандаш. Моя память... Что с моей памятью? Моей? Я помню две руки, просунутые сквозь прутья клетки, взывающие о помощи или угрожающие насилием...
Я помню себя, обезумевшего от ярости и страха, я помню, как зубы мои вошли глубоко в эти руки, куски мяса, отрываемые с вожделением и восторгом отмщения, ручьи крови, заливающие пол моей клетки, я помню смерть, не мою, а кого-то чужого и ненавистного, кто был не мною, но кем я стал.
Я вижу себя, все еще не понимающего, что произошло в самый последний миг противостояния. Я приподнимаюсь над окровавленным, искалеченным телом, распростёртым у выхода из полуразрушенной клетки, бросаюсь на неожиданно легко поддавшуюся дверь...
Моя или чья-то ещё жизнь начиналась заново.