Ночной серпантин

Я до сих пор не могу осмыслить эту историю рационально, но события в мире подсказывают мне, что я не могу быть единственным, с кем подобное произошло.

Итак, вот немного предисловия.

В середине двухтысячных, когда доходы росли, а нефть рвалась за 130$ за баррель, многие выпускники хороших ВУЗов предпочитали сменить офисную работу на попытку открыть свой стартап. Я и двое моих друзей не были исключением. Мы решили попробовать себя в благотворительности и открыли небольшой консультативный центр по психологической помощи жертвам насилия.

Время шло, мы расширялись – наняли в штат второго психолога и специалиста по логистике. Расширили клиентуру, – к нам теперь обращались и пострадавшие в чрезвычайных ситуациях, и участники боевых действий, и жертвы военных конфликтов. Нам стали перепадать крохи с муниципальных и министерских столов, – благотворительность становилось неплохой нишей для политических манипуляций. Да и крепнущий московский средний класс, нет-нет, да отвлекался от айфонов и предлагал свою материальную помощь. Наша команда работала за идею, – доход был номинальный, но вот чувство отдачи было колоссальным. Да и возможность увидеть мир с обратной стороны, не так уж часто выпадает.

Всё, естественно, кончилось с 2014-м годом. Страна погрузилась в рецессию, средний класс стал стремительно истощаться, муниципальные чиновники предпочли демонстративным подачкам благотворительности, бравурные патриотические речи, а Минобороны предпочитало с упоением тратить деньги на новые войны, вместо того, чтобы залечивать раны старых. Мы приходили в отчаяние.

И вот в октябре 2015 года нам поступило радикальное предложение. Главой нашего отдела логистики был Амин Газиев, – человек с зашкаливающим уровнем целеустремлённости и конструктивной энергии. Газиев в течении многих лет работал в ОМОН МВД Республики Ингушетия, прошёл все ужасы КТО, регулярно ездил в Чечню, был тяжело ранен и три года назад вернулся на гражданку. Там стремление помочь обожженном войной людям залечить раны у Газиева лишь усилилось. Работая у нас, он готов был свернуть горы, – возил к нам людей со всей страны. Те, у кого не было денег снимать гостиницу в Москве, часто жили у него на квартире, – о сопутствующем кавказском гостеприимстве я даже говорить не буду. Ну и рутинную работу он делал за двоих – армейская дисциплина, да и нужные связи в силовых ведомствах помогали нашей небольшой логистической цепи работать исправно, независимо от того, шла ли речь об успокоительных препаратах или о делегациях европейских доноров.

Так вот, в один октябрьский вечер Газиев предложил нам попросить средств у кавказских республиканских администраций, благо «выходы на них» у него были, пусть и в очень базовом варианте. Решение, конечно, было сложным – нам откровенно не хотелось вплетать свои судьбы в перипетии региона. А уж о сложностях и многогранности Кавказа, мы, работавшие непосредственно с людьми, мирными и военными, прошедшими горнила двух войн и многолетних КТО, знали как никто другой. С полсотни национальностей, два десятка религий и верований, тейпы (аристократические рода), соперничество администраций, внимание региональных держав... для маленького НКО на пять человек, это был довольно пугающий мир. К тому же, аффилиация с республиканскими администрациями автоматически отсекла бы от нас европейских доноров, которые просто бы не захотели иметь с нами дело. Да и был страх, что мы можем стать целью для подполья. Как-никак, а у идущей в регионе войны, пусть и необъявленной, были свои правила, и мы не были уверены, что понимаем их на все сто.

Так или иначе, но после долгих споров и рассуждений, мы приняли решение послушать Амина и принять этот план. В конце концов, мы уже пожертвовали пять лет жизни нашему фонду, и останавливаться на пол пути было бы глупо.

На следующий день, я и Амин на небольшом внедорожнике "сузуки" двинулись в путь. Хотелось посмотреть страну, поэтому выбрали свой транспорт. Первой целью нашего турне был родной город Газиева – Магас, и уже через пару дней, преодолев короткую проверку документов, мы въехали в Ингушетию.

Республика встретила нас кристально чистым осенним воздухов, сереющей гладью холмов, и конечно же, горами. Под темнеющими в осеннем увядании вершинами расстилались холмистые плато с нечастыми ниточками дорог и несколькими змейками рек. Иногда за очередным поворотом извилистой горной дороги, мы видели громадные многометровые башни, рвущиеся в небо, – реликты ингушских родовых поселений.

Осеннее солнце клонилось к закату, и нам стало ясно, что заночевать в машине будет проще, чем найти ночлег. Мы ехали по серпантину, но через какое-то время нашли подходящее место. Здесь с серпантина был съезд на небольшую поляну, примыкающую к горам. За поляной виднелся реденький лесок, а в каменной отвесной стене гор зияло ущелье. Амин заглушил мотор и стал копаться с передними сидениями, а я, пересев назад, стал искать удобную позу, чтобы уместиться для сна в тесном салоне.

Солнце быстро садилось, а за ним, всё погружалось в сероватую осеннюю дымку. Всё-таки, южный форпост России, тут нет тягучих московских закатов, всё намного ближе к экватору. Я следил за тем как каменные массивы и тускнеющие холмы медленно теряли свои очертания. Было неуютно и зябко. Я не видел такого безлюдья раньше. Казалось, что где-то здесь сомкнулись в первобытном величии изначальные элементы мира. Это вселяло чувство возвышенности и тревоги. Но затем я всё же нашёл подходящую позу, уткнулся головой в заднюю дверь и уставился в бежевый потолок, где через маленький люк нашего внедорожника виднелось темнеющее горное небо. С каждой новой секундой на нём проступали тысячи новых звёзд, сознание успокаивалось, приходило умиротворение. Безграничное звёздное небо и мысли об истории этого края принесли покой.

Я проснулся от холода и странного чувства неуютности. Продрав глаза, я понял, что это не ощущение от прерванного сна. Действительно, что-то было не так. Я попытался разобраться. Очень холодно, – ну это и понятно ночью в горах. Нет, что-то ещё. Я осмотрелся. С моего ракурса, я мог видеть только дверь машины, в которую упиралась моя голова, справа была спинка сидения, но заднее стекло она закрывала. Прямо напротив меня была другая дверь, куда упирались мои ноги. В ней не было ничего необычного. Слева находились передние сидения, разделявшие салон надвое, за ними, видимо, спал Газиев. От мысли, что я не один, мне сразу полегчало. Может что-то подсознательное? В конце-концов, мы в республике, о которой в новостях говорят только в контексте банд-подполья, терактов и вылазок боевиков. Я стал успокаиваться, как вдруг всё понял. Звёзды!.. Их нет! Люк в потолке зиял чёрной дырой, вместо неба была лишь кромешная тьма. Это плохо... я решил сесть, неужели гроза, или... или что-то стало с моим зрением... я и так довольно плохо вижу.

Я сел, протёр глаза. Нет, наверху также темно. И тогда в левом окне, в том, что было надо мной и пока я лежал было вне моего поля зрения, я заметил белое пятно. Я прислонился к окну. Мозг по кусочкам отрефлексировал то, что глаз сосканировал за мгновение.

На меня смотрели карие глаза под шапкой и тёмными волосами. Бледноватое лицо, с серым оттенком ночной мглы. Под красивым, немного изогнутым носом... пустота. Нижней части лица у смотрящего не было. Там зияла дыра. Нет, это какие-то толи лохмотья, толи месиво. Ниже также пустота, там... это шея, на ней разорванная гортань из которой болтается язык... Он одет в какую-то крутку, или кофту... И руки, их тоже нет... только два каких-то обрубка чуть ниже предплечий.

В уголках глаз засеребрился туман, я почти потерял сознание, но каким-то бессознательным волевым усилием удержался. Хорошо, что я сидел, иначе точно бы упал. В следующую секунду мне захотелось кричать что есть сил, но шок был таким, что из открытого рта вырвался лишь сдавленный стон. Наступило полное оцепенение. Время исчезло, а пространство сжалось до малого квадрата окна машины. Затем сознание стало медленно возвращаться. Первой мыслью было то, что мне это снится, что это кошмар. Несколько других мыслей прошили голову, разрывая мозг. А вдруг ему нужна помощь?! Мозг на доли секунды схватился за эту соломинку, чтобы восстановить работу. Сознание, прорвавшееся через туман ужаса, работало как часы. Я понял, что взгляд у смотрящего спокойный, можно сказать умиротворённый. И ещё я вдруг понял, что Амин не спит. Он также смотрит на чудовище за окном. Я понял, что он уже сел на переднее сидение и готов завести машину и втопить педаль газа. И тут лицо за окном отодвинулось, фигура зашевелилась, подошла ко второй двери, посмотрела на Амина. Пошевелила головой.

То, что произошло дальше, я помню как в полусне. Моё сознание хваталось только за несколько мыслей, тело двигалось само, а инстинкты, кажется отмерли. Амин вышел из машины. Существо за окном кивнуло, когда дверь открылась, – в его глазах промелькнуло что-то вроде радости. Амин открыл мою дверь и сказал «пойдём, всё будет хорошо, не бойся». С той секунды, я целиком доверился ему. Моё сознание говорило, что человек, прошедший ужас войны, не может не знать, что делает. Мы пошли в сторону ущелья по той самой поляне, на которой мы и остановились. Было также темно, но теперь у леса я заметил несколько покосившихся разрушенных и искорёженных домов. Мы шли к ним. До ущелья мы не дошли – безрукое существо свернуло в один из домов. Там было достаточно светло, чтобы я мог разглядеть перевёрнутую мебель, выжженные стены и небольшой, очень низкий длинный стол, часть которого была раздроблена какими-то яростными ударами.

Амин сел у стола, рядом сел тот, кто нас привёл. Теперь я уже начал немного успокаиваться, и пока не начался новый приступ паники, я чётко осознал, что передо мне не чудовище, а человек, что он смотрит и ведёт себя так как будто его тело находится в полном порядке, в его глазах я даже прочёл что-то вроде радости. В комнату вошла девочка, или молодая девушка, я не смог разобрать, из-за приступа паники меня опять стало мутить. Её лицо было так сильно обожжено, что трудно было разобрать, где начинаются кости, и где кончаются серовато-красные обугленные мышцы и кожа. Глаза белели двумя пятнами, глазные яблоки, видимо, лопнули. Тем не менее, она спокойно подошла к столу, поставила тарелку с чем-то вроде тонких лепёшек и села с нами. Я попробовал взять себя в руки.

Не то чтобы разум мой функционировал, но подсознательные процессы в мозгу, отвечающие за умозаключения и логические связи всё же работали. Я примерно представлял, что нас сейчас принимают как гостей, и что вопреки всей странности и чудовищности ситуации, хозяева нам рады. Я родился и вырос в русской семье, но в Москву мы переехали из Бишкека, так что о традициях гостеприимства я знал не понаслышке, равно как и о том, что отказ оскорбит хозяев. Где-то тут, мне в голову стала закрадываться мысль, что это просто несчастные, которые нашли убежище здесь. Но как только я ещё раз посмотрел на хозяина, и на девочку, и разглядел желтоватый сноп кишок, болтающихся из её чёрного, обугленного живота, я понял, что их состояние с жизнью несовместимо. Но на тот момент мне уже стало жалко их. Я ел пресные лепёшки и молча сидел на холодном земляном полу, ведь не смотря на страх, мне очень не хотелось задеть наших гостеприимных, пусть и жутковатых хозяев. Через двадцать минут мы закончили. Хозяин встал, девочка принесла воды. Газиев подошёл к безрукому и они очень странно, но искренне обнялись, насколько положение хозяина это позволяло. Нас проводили до входа с вышибленной с петель дверью, обгорелые остатки которой лежали рядом. На улице мы увидели ещё несколько обезображенных жителей, физическое описание которых, я опущу.

Газиев уверенно шёл к машине, а вот меня стресс начинал подкашивать. Как только мы дошли меня начало рвать, потом началась истерика. Газиеву потребовалось пару раз хорошо меня потрясти, чтобы я пришёл в себя. Достав бутылку минералки и умывшись, я вдруг заметил, что уже светает. Небо посинело и где-то на востоке начинало белеть. Я обернулся. За моей спиной была совершенно пустая полянка, за которой начинался лес, а вдали чернело ущелье. На небе были звёзды, но они медленно угасали, повинуясь наступающему рассвету.

Около часа мы ехали молча. Я извинился перед Амином за истерику, он небрежно покачал головой, мол, «оставь, со всеми бывает». Потом я уснул. Проснувшись, я увидел, что мы стоим. Перед нами тянулась небольшая вереница грузовиков за которой виднелся КПП. Мы подъезжали к Магасу. В ясном горном воздухе светило бледное осеннее солнце. Мне на секунду показалось, что всё это было сном. Но я был уверен в обратном. Я вопросительно глянул на Газиева. Тот понял мой немой вопрос.

Мою семью депортировали в Казахстан в 44-м. 500 кг на семью. Ехали как скот в товарняках. Дед умер почти сразу же – не смог жить не на своей земле. Мой отец был совсем маленьким, но деда всё расспрашивал, не мог понять, зачем уезжать надо. И дед ему не за долго до смерти рассказал, что земля помнит, помнит боль, утрату, ужас, отчаяние. В общем, у горцев существовало поверье, что там, где с людьми происходит трагедия, где мир ломает судьбы, земля оставляет слепок, как отпечаток на глине. Чтобы другие помнили, потомкам в назидание и предупреждение. Земля может только терпеть и страдать, и иногда наставлять. Тебя после такого будут и кошмары мучить и днём от мыслей в пот бросать. Я проходил всё это, и страшнее вещи забывались. Ты подумай о том, что нас почтили гостеприимством. Выдумай себе что-нибудь успокаивающее, что мы благословлены. Ну и пусть твои кошмары тебя мотивируют, не знаю. Он рассмеялся. Мир без войны построить, чтоб, а? Бл*дская эта сука война! В общем, брат, держи нос по ветру. Это не самое страшное, ты уж поверь.

И я поверил. И в то, что это всё было наяву, и в поверья о наставлениях земли, и что это не самое страшное, и в то, что это должно стать стимулом для будущего. КПП в Магас я уже пересёк другим, можно сказать, преображённым. И поездка наша удалась. В итоге мы получили средства от Фонда Ахмата Кадырова. От нас и правда отказались все наши европейские доноры, но так как вскоре подоспел людоедский Закон об Иностранных Агентах, то это даже оказалось и к лучшему. Мы вышли на прежние скорости, благо война на западных границах России не оставляла нас без людей, потерявших всё. Да и энергии прибавилось, особенно у меня. И я верю, что такие предупреждения, как то на ночном серпантине, видел не только я, и что нас сотни, и когда-нибудь, наши далёкие потомки, увидят мир без войн. А наше нынешнее изувеченное пространство исчезнет в утреннем тумане, как та выжженная деревня у ночного серпантина.