Никогда не забывай

— Завести его, — сказал чей-то мужской, холодный голос.

Массивная, выкрашенная в темно-зеленую, уже не новую краску, которая за долгое время покрылась мелкими, почти невидимыми трещинами, дверь открылась, и два полноватых мужчины в форме легким подталкиванием в спину ввели в маленькую, совсем не уютную комнатку единственного свидетеля.

Бросив короткий взгляд на исполнявших приказ, в комнату зашел мужчина. Даже нет, это был парень, и он должен был быть весьма молодым, если бы не щетина на лице и не аккуратная так называемая прическа из не расчесанных грязных волос.

Он прошел в центр комнаты к маленькому деревянному столу, стоявшему там, на котором кроме выключенной настольной лампы и диктофона ничего не было, и к старому стулу, расположенному подле стола, на который ему было велено сесть.

В комнате повисла не долгая тишина и единственным звуком, который нарушал ее, было гудением, почти всегда слышанное в тишине.
Парень сидел, чуть сгорбившись, сложа руки в замок, опустив голову, и его взгляд был направлен в пол. В его глазах читался страх, страх перед предстоящем допросом и перед тем, что ему придется вспоминать все то, что он так долго пытался забыть.

Мужчина, сидевший напротив него, сделал глубокий вдох, параллельно закрыв глаза, после чего начал говорить.

— Ты знаешь, зачем мы тебя сюда привели. Нам не хотелось тревожить тебя, но у нас просто не было выхода. Ты прекрасно знаешь о том, что восемь лет назад творилось в нашем городе и так же знаешь, что все думали о том, что та кровавая страница в его истории закончилась, но мы все ошибались.

Никакого ответа со стороны парня не последовало. Он лишь отвернул опущенную голову в сторону.

— Мэтт, ты ведь понимаешь, что тебе придется все мне рассказать? — мистер Уильямс взял в руку диктофон и нажал на кнопку записи. — Эх, — следователь покачал головой. — Мэтт…

— Я понимаю, — перебил его сидящий напротив парень.

— Хорошо, — коротко сказал следователь и только сейчас заметил под щетиной на лице Мэтта два кривых шрама, но осек себя на том, что уже долго смотрит на них, и отвел взгляд.

— Знаете. В детстве я был довольно трусливым ребенком. Я боялся того, чего бояться попросту глупо. На любой резкий звук я с ужасом вздрагивал, а если на мне находилось какое-то насекомое, я визжал, махал руками и просил снять с себя ползучую тварь. Из-за моей трусливости надо мной смеялись. Не могу сказать, что меня это особо задевало, просто иногда было не приятно. Я всегда задавался вопросом, разве бояться это смешно или глупо? Я знал, что многого из того, чего я боялся, бояться не стоит, но я ничего не мог с собой поделать, но после того случая я боюсь лишь двух вещей… — Мэтт замолчал. Его взгляд был все так же направлен в пол, а руки все так же сложены в замок, и лишь иногда он шевелил большими пальцами рук, показывая тем самым, что нервничает.

— Продолжай, — прервав паузу, холодно сказал следователь, но ответ последовал не сразу. Лишь спустя секунд 20, Мэтт, смог издать хоть какой-то звук. Он тяжело вздохнул, параллельно закрыв глаза, и после, выдохнув — ответил.

— Ее и темноту. Даже сейчас, спустя столько времени, я боюсь проснуться посреди ночи и увидеть ее.

Охранники, стоящие у двери, не поворачивая голов, переглянулись между собой, а мистер Уильямс сидел все с тем же невозмутимым лицом.

— Мэтт, расскажи все, что помнишь. Расскажи все то, что произошло с тобой в ту ночь.

Парень снова закрыл глаза. По его голой коже на руках пробежали мурашки. Он хотел было что-то сказать, но лишь вдохнул воздух ртом и начал качать из стороны в сторону головой. — Я знаю, что тебе тяжело. Я знаю, что ты не хочешь вспоминать тот пережитый ужас, но ты должен понять, что кроме тебя у нас никого нет.

На лице Мэтта появилась улыбка. Он все с теми же закрытыми глазами сидел и не двигался, и наконец, посмотрев мужчине, сидевшему напротив, в глаза, начал говорить:

— Нееет, — протянул он, улыбаясь одним уголком губ. — Ничего вы не понимаете и не знаете. Такое вам даже в самом кошмарном сне не приснится.
Мэтт ненадолго замолчал. С его лица сошла та неуместная улыбка. Мистер Уильямс увидел, что руки Мэтта пробивает дрожь. Он увидел на одной из них когда-то давно вырезанную надпись… Парень опять опустил голову.

— Я отдал бы все на свете, чтобы забыть это. Все, — последние слово он сказал почти шепотом, но в комнате, заполненной тишиной, это было весьма слышно. — Я расскажу вам, но только один раз. Вы заставляете меня говорить все то, что я столько лет пытался забыть. Все то, что я так давно пытался похоронить в себе, — Мэтта никто не стал перебивать. Лицо у мистера Уильямса ясно показывало то, что он уже давно готов начать слушать печальную историю из жизни единственного выжившего свидетеля.

— Та ночь для меня была особенно неспокойной. Я не знаю, как объяснить это, но меня что-то очень тревожило.
Мама уложила меня в кровать и накрыла одеялом. Я помню, что она улыбалась… Поцеловав меня в лоб, она пошла к выходу из моей комнаты. Стоя уже в дверном проеме, мама напоследок посмотрела на меня в пол оборота и с той же доброй улыбкой сказала «Спи», после чего выключила свет и я взглядом проводил ее, спускающейся по лестнице, пока она не скрылась.
Я лежал в полной темноте, и лишь голубой лунный свет пробивался сквозь занавешенное прозрачной, белой шторой окно. Натянув одеяло до самого подбородка, я лежал на спине и смотрел в потолок, одновременно вслушиваясь в тишину. Не знаю как долго я пролежал так, но в скором времени мне все же удалось ненадолго заснуть. Позже я проснулся, но увидев, что вокруг до сих пор темно, я понял, что ночь, к сожалению, не кончилась. Сделав глубокий вдох и прикрыв глаза, я снова попытался уснуть, — наступила очередная пауза. Мистер Уильямс нахмурил брови и всмотрелся в лицо Мэтта. Его сомкнутые губы пробивала дрожь, уставленный в пол и без того пустой взгляд сейчас был полон страха. Одернув себя на том, что по ногам мистера Уильямса пробежали мурашки, он удивился подобной реакции и не понял, почему его тело отреагировало так.

— Мэтт?

— Да-да. Далее и началось все то, что вы так хотите узнать.

Кивнув головой, мистер Уильямс, не отводя от парня взгляд, продолжил слушать.

— Я лежал и усердно пытался заснуть. Стараясь ни о чем не думать и ни к чему не прислушиваться, я, немного поерзав на кровати, удобно улегся и готов был отправиться в царство Морфея, как только услышал глухой, капающий звук. Я открыл глаза и напряг слух. Я очень надеялся, что мне показалось. Пролежав еще несколько секунд в тишине и, не слыша ничего, кроме собственного дыхания, я хотел было снова расслабиться, но не мог, ибо я снова услышал этот странный звук. Потом еще раз…
Звук исходил недалеко от меня и, как я понял, источник звука находился в моей комнате. Я не понимал откуда именно, ведь подобный звук просто не мог быть там. Медленно повернув голову, я стал осматривать каждый уголок. Более-менее я смог разглядеть лишь те вещи, которые попадали под лунный свет и до него, но дальше я не видел ничего. Только то, что один оттенок черного темнее другого, и только так я мог примерно представлять себе силуэты стоявшей в комнате мебели. Снова раздался капающий звук, и теперь я точно знал, что он исходит из темного конца комнаты. Четыре раза… Да, я услышал четыре раза этот звук, по одной капле каждый раз. Натянув одеяло до глаз и вцепившись в него руками, я всматривался в мрак.
На улице я услышал ветер и, пусть окно у меня в комнате было закрыто, шторы легко пошатнулись.
Сразу после окна, в комнате стоял стол и с ближайшего бока к окну стоял стул. Я видел у него лишь чуть освещенные светом ножки и поднимался глазами выше. Я моргнул и снова уставился туда. Я ожидал снова, собственно, ничего не увидеть, но я увидел чуждые в моей комнате очертания.
Я напряг зрение настолько, насколько это возможно, и казалось, я забыл в тот момент дышать и увидел то, что так отчаянно пытаюсь забыть и по сей день. На краю стола сидела ОНА. Левая ее нога была опущена, правая же была поставлена на перекладину на спинке стула. Ее левая рука была положена на колено правой ноги, и свою голову она так же положила на колено, оперевшись в него подбородком и… И она смотрела на меня. Я этого не видел, но я каждой клеточкой своего тела чувствовал это. В тот момент я и правда забыл, что человек, как и любое другое живое существо, должен дышать, но я не мог. Все тело словно окаменело, и я ничего не мог сделать с этим. Я продолжал смотреть на нее так же, как и она на меня, и до меня дошло, что она улыбается. Хищно… Ей доставляло удовольствие смотреть на мой страх и беспомощность.
Она наклонила голову вправо, оперевшись теперь в колено щекой, после чего она начала вставать на пол. Я услышал шуршание одежды, глухой звук подошвы обуви, поставленной на деревянный пол.
Она сделала шаг в мою сторону.
Потом еще один и тогда я постепенно смог разглядеть с чем имел дело.
В тусклом лунном свете я видел, что она была в высоких, черных сапогах, носы которых были намочены в чем-то, на ней были надеты широкие джинсы с дырками на коленях, которые были заправлены в обувь, чуть растянутая майка, измазанная многочисленными темными пятнами, на ее левой руке было лезвие, но понять что это, я смог не сразу. Увиденное далее поразило все мое естество. До того момента ничто не могло так извратить мой разум. Это было невозможно, но у нее не было части правой руки, и вместо нее в плоть была вставлена железная, раздвоенная на конце палка, напоминающая вилку и с нее капало что-то, но я пока не понимал, что именно. Тогда я понял, что было источником того звука.
Она все шла ко мне, а по полу после нее оставались редкие, небольшие капли жидкости, но я пока не знал какой. И все же, все это было ничем по сравнению с ее лицом, если это вообще можно назвать лицом. Это было нечто уродливое и отвратительное. Я просто не понимаю как-то, что было с ней, вообще совместимо с жизнью человека. У нее не было правой половины лица. Вместо нее было голое и, возможно, даже свежее мясо. Не было ни брови, ни вообще каких-то волос на этой части лица, а там где должны быть губы, иногда виднелись зубы. Вертикально, в самом центре лица, была пришита молния. Вторая половина лица была как у обычного человека…
Я так и продолжил камнем лежать на месте, впившись пальцами в одеяло.
Она подошла к дальнему краю кровати и просто смотрела в стену. Мои руки пробивала дрожь, нет, все тело дрожало. Я не мог отвести от нее взгляд и словно дерево, лежал в постели, слушая свое дыхание и бешенные удары сердца, отдававшие в голову.
Она не двигалась довольно долго и словно тянула время, словно играла со мной и наращивала напряжение, уже и без того надолго повисшее в комнате, и тут, она резко поворачивает голову в мою сторону и, все так же широко улыбаясь, выкрикнула ''Бу! ''
Я заорал, что есть силы, подпрыгнул на кровати и, путаясь в одеяле, я пытался отползти от нее как можно дальше, так далеко, на сколько позволяли стены и упиравшаяся в них кровать.
Она пошла на меня, и я, зажавшись в углу, почувствовал, что по моим ногам разрастается тепло. Я почувствовал, что мои штаны стали мокрыми.
Двуликая схватила меня за ногу и начала тянуть на себя. Я пытался сопротивляться, пытался ухватиться за край кровати, как почувствовал боль внизу ноги. Я закричал еще сильнее, отпустил кровать и дал ей скинуть себя на пол.

— Я хочу, чтобы ты продолжал кричать, — насмешливо сказала она.

Я пытался уползти, пытался встать на ноги, но не смог. Она рассекла мне мышцу на ноге и пока я тщетно пытался уползти от нее, она пошла за мной и, встав сверху, словно со всей силы наступила мне на спину и я рухнул на пол. Двуликая убрала ногу, схватила меня за волосы и приподняла, прогнув меня в спине, поднеся свою голову к моему уху. Я сразу почувствовал мерзкий запах, запах ее голой, окровавленной плоти и зловонного дыхания.
Она поднесла к моей щеке палку, заменявшую ей руку и начала проводить по ней. Я молчал и дрожал, как осиновый лист, слезы не останавливались и текли уже сами собой.

— Н-не надо… П-пожалуйста, — Единственное, что я смог сказать тогда.

— Ооо, не волнуйся, я не убью тебя. Ты нужен мне живым, — сказала она и воткнула мне острие палки в щеку, после чего резко вытащила ее, бросив меня.

Я схватился руками за лицо. Я кричал и рыдал одновременно, а она, встав, пнула меня в живот, перевернув на спину. Из меня тогда словно выбили весь воздух, и я просто лежал на полу, кашляя и пытаясь захватить кислород.
Двуликая взяла мою левую руку и начала что-то вырезать на ней, крепко сжимая. Я не мог выдернуть руку и только кричал и дергался, словно в конвульсиях на полу.

— Мы почти закончили, — сказала она и, дернув за изуродованную руку, потащила к стене, после чего усадила меня на полу и села напротив, смотря мне прямо в глаза.

Я не мог отвести взгляд и пытался найти в ее глазах хоть что-то, кроме агрессии и жестокости, но ничего, ничего, кроме этого в них не было. Я почувствовал острую боль в боку, но я не смог крикнуть, сил уже просто не было и я лишь смог глубоко вздохнуть. Она стала медленно тянуть палку назад. Я слышал мерзкий звук собственной плоти, тершийся о металлический предмет, а когда палка подошла к раздвоению в конце, двуликая дернула и вырвала ее, после чего я рухнул на пол, истекая кровью.
Я уже не мог ни кричать, ни плакать, я просто словно кусок мяса лежал на полу. Маньячка встала и начала сдирать плакаты со стены, после чего неоднократно наклонялась в мою сторону, измазывая ладонь в крови, и писала на стене цифры. Когда она закончила, то снова присела на корточки возле меня.

— Ты никогда не забудешь это. Ты всю свою жалкую жизнь будешь помнить сегодняшнюю ночь. Тебя никто не поймет. Отныне будут существовать лишь ты и твои воспоминания об этом, с которыми ты обречен существовать. Ты не сможешь даже ненавидеть меня, у тебя просто не хватит на это сил. Позволь мне насладиться твоими страданиями сейчас, когда ты лежишь в своей же крови и потом. Я всегда буду помнить о тебе и никогда, слышишь, никогда не забуду тебя.

Она встала и ушла. Своим туманным сознанием я видел кровавые цифры и слышал шаги, я слышал, как она уходит, я понимал, что больше у меня никого нет, а дальше… Дальше я не помню ничего.

Мэтт закончил говорить. Помещение заполнила тишина, нарушить которую не смел никто. Мистер Уильямс посмотрел на двух охранников, кивнул головой, и те направились к Мэтту, велев ему встать. Подводя его к двери, он сказал последнее:

— Я уверен, даже сейчас она думает обо мне, — и его выталкивают из кабинета, закрывая дверь и оставляя мистера Уильямса одного.

***

С момента допроса прошло два дня. Следователь сидел в своем маленьком и душном кабинете, который с неделю никто не проветривал. Его небольшой стол, стоящий в центре кабинета, был завален кучей стопок бумаг различного содержания.

Сидя на стуле и держа в левой руке какой-то листок и одновременно записывая что-то в другой, мистер Уильямс лишь иногда прерывался, чтобы сделать глоток почти остывшего чая.

В кабинете было тихо и единственные звуки, кроме пишущей на бумаге ручки, были звуками в коридоре, которые хоть как-то оживляли всю эту нудную картину.

Мистер Уильямс положил на стол лист, который держал в руке, взял другой и только хотел начать снова писать что-то, как в дверь его кабинета кто-то постучал.

— Войдете, — сказал он и человек, потревоживший его, вошел в кабинет. Лицо у него было траурное. Он прошел к столу мистера Уильямса и молча протянул ему конверт. Вопросительно посмотрев на парня, следователь взял конверт и достал из него его содержимое.

Это были фотографии. Лицо мистера Уильямса тотчас же помрачнело и он молча просматривал одну картинку за другой.

— Его нашли вчера вечером в районе шести часов, — начал говорить парень. — Нам позвонили родители одного из перепуганных детей. Как они рассказали, небольшая компания ребят играли в мяч и случайно закинули его на соседний участок и один из мальчишек перелез через забор, чтобы забрать его. Мяч залетел в кусты, росшие у плохо зашторенного окна, смотря в которое, ребенок и обнаружил тело.

Закончили рассказывать короткую историю. Никакого ответа от следователя не последовал, он заострил свое внимание на трех фотографиях. На одной из них было сфотографировано искаженное болью лицо: слипшиеся и прилипшие к лицу волосы, закатанные глазные яблоки с многочисленными рисунками красных сосудов, вывалившийся изо рта посиневший язык, мерзкие гематомы на лице и следы уже высохших слез, слюней и соплей. На следующем фото был снимок руки, которая по локоть была изрезана кучей кровавых царапин: глубоких и не очень, местами не было кусков кожи, до такой степени было все изрезано, и, застывшая, потемневшая, кровь. На третьей фотографии было небольшое, кривое лезвие, лежавшее на полу, рядом с опрокинутым стулом самоубийцы.

Закончив просматривать фотографии, мистер Уильямс сложил их обратно в конверт и, отложив его в сторону, положил руки перед собой, сложа кисти в замок.

— Почему вы сообщили мне об этом только сейчас?

— Как только мне поручили уведомить вас об этом, я тут же примчался. Полагаю, раньше сказать вам об этом было нельзя.

Мистер Уильямс раздраженно встал со стула, оперевшись руками о стол, и исподлобья посмотрел на парня.

— Нельзя?! Да вы хоть понимаете, что мы потеряли единственного выжившего свидетеля? Вы осознаете в полной мере, что парень покончил с собой, повесившись на люстре, в собственной комнате? Вы должны были сразу позвонить мне и сообщить о случившимся, а не ждать у моря погоды! Черт! — мужчина вышел из-за стола, а затем и быстрым шагом из кабинета и, уходя, захлопнул за собой дверь.

***

Уже была глубокая ночь. В это время все в доме уже спят, но не сегодня. Маленькая Мия все никак не могла заснуть и то и дело ворочалась в кровати. Она не могла уснуть уже вторую ночь подряд и не понимала почему на нее вдруг напала бессонница.

Скинув с себя одеяло, Мия встала босыми ногами на прохладный паркетный пол. Не включая свет, девочка пошла вниз на кухню выпить воды. Осторожно ступая по ступенькам лестницы и, стараясь не издавать никаких звуков, что бы не разбудить родителей, Мия наконец, спустилась вниз. Ей оставалось преодолеть небольшое расстояние по коридору, минуя гостиную и папин кабинет, из-под двери которого был виден слабый желтый свет.
«Странно. Папочка уже должен спать. Может, он просто забыл выключить свет?» — подумала девочка и зашла туда. Открыв осторожно дверь, Мия зашла в помещение и направилась к столу выключить настольную лампу. Подойдя к нему, она потянулась рукой к выключателю, но обратила внимание на бумаги, лежавшие на отцовском столе. Девочка перестала тянуться к выключателю и взяла в руки несколько листов, лежавших на столе. У нее в руках находились документы по делу о двуликой убийце. Быстро прочитав все, что было написано в бумагах и, мимолетом просмотрев прикрепленные скрепками к бумагам мутные и не очень фотографии девушки с двойным лицом, ненароком листы выпали из пробиваемых мелкой дрожью рук девочки, и она было хотела быстро выключить свет и побежать назад в теплую кровать, забыв о своей жажде. Быстро разложив бумаги на столе так, как они лежали до ее прихода в кабинет, девочка потянулась к выключателю, но услышала тихий смешок за своей спиной.

Мия оцепенела и не смела пошевелиться. Она очень надеялась на то, что ей показалось и, затаив дыхание, стала медленно поворачиваться. Сердце в ее груди сжалось, тело превратилось словно в камень, и Мия не смогла издать ни звука. Перед ней стоял человек в длинном, старом, грязно-зеленом и местами драном плаще, чье лицо было скрыто под большим капюшоном.

— А ты знаешь, что в такое время маленьким девочкам нужно спать? — спросил человек женским голосом и пусть лица не было видно, но что-то подсказывало, что она улыбалась.

Из-под плаща появилась рука, на которой было надето что-то на подобие лезвия и, сбросив с головы капюшон, девочка увидела ту самую двуликую, что была на фотографиях. Она смотрела на девочку глазами полными азарта и животной жестокости. Сухие, покусанные губы растянулись в широкой, хищной улыбке, обнажающей желтоватого цвета зубы. Когда-то голая плоть, с которой стекала кровь, чей железный запах сразу ударял в нос, сейчас заросла тонкой коркой красновато-розового цвета и, казалось, что она была свежей. За столько лет изувеченная часть лица должна была зажить и превратиться в огромный уродливый шрам, но сейчас складывалось впечатление, что голая рана или почти не заживала все это время, что мало вероятно, или же убийца сама себе сдирала нарастающую корку, чтобы не дать зажить своему лицу. От неестественно широкой улыбки, тонкая, сухая корочка возле губ полопалась, обнажая голую плоть. Из маленьких трещин тонкими струйками начала стекать алая кровь.

— Сейчас… — лишь сорвалось с губ убийцы и она накинулась на девочку.

Не знаю сколько прошло времени, может час, а может меньше, но Мия лежала на полу в луже собственной, уже начавшей застывать, крови. По ее щекам текли слезы, оставляющие после себя мокрую дорожку, и, попадая на раны на лице, причиняли девочке жгучую боль, но несравнимую с болью в рассеченной груди или с болью в месте небрежно оторванной руки и свисающему с нее куску кожи, не сравнимую с болью дырки на щеке, через которую в тусклом свете ночной лампы был виден чуть торчащий язык.

Последнее, что увидела Мия — это цифры на стене, написанные ее собственной кровью и слышала еле уловимый, животный смех маньячки, раздававшийся где-то на улице и отдалявшийся от нее с каждой секундой. Под затихавшую колыбельную смеха убийцы, девочка в последний раз сделала вдох и…

Жестокие убийства спустя 8 лет снова возобновились. Убийства детей стали еще более изощренными. Казалось бы, почерк убийств был немного другим и может на свободе бродил другой маньяк, если бы не алые цифры на стенах домов, гласящие 12.08.15.