То, что живет внутри

1.

Я отчетливо помню вечер, когда ты проявила интерес к моему шкафу.

Прошла неделя после того, как ты решила, что ночевать у меня, в принципе, удобно. И дня три после того, как на полочке моего умывальника появилась твоя зубная щетка, на вешалке — твое полотенце, а над ванной вдруг выстроились неведомые мне притирания и соли для ванн.

Ты решила переселиться ко мне. А я знал, что добром это не кончится. Нет, конечно, какая-то надежда была. Абсолютно неразумная. Как расчеты болельщика сборной России на то, что Канада вдруг пролетит нашим хоккеистам со счетом 0:8.

Надежда умерла, когда ты спросила:

— А что у тебя в шкафу?

Мое, небрежное: «Да так, барахло всякое», — тебя, конечно, не удовлетворило. Ответ был столь же бесполезен, как глоток пива-«нулевки» для алкоголика в пикирующей стадии многодневного запоя.

Потом ты задала второй ненужный вопрос:

— И почему он заперт?

У меня была наготове ложь, которая, в теории, была способна остановить твой интерес.

— Это хозяйский шкаф. Хозяев квартиры. И там их какое-то барахло.

— И ты даже не знаешь, что там?

— Не имею никакого желания знать.

У тебя был опыт работы риэлтором. Ты надула губки и понесла стервозную псевдо-лайфхак-ахинею:

— Вот интересные! Да этот шкаф полквартиры занимает…

Ну, на самом деле, даже не восьмую часть.

— А платишь ты, наверное, в полном объеме? Да? Да?

Тебе совсем не шло быть такой. Житейская коммунальная хватка — это очень несексуально.

Ты не успокоишься — это было понятно сразу.

***

Ты еще могла спастись. Способы имелись.

Например, я мог попросить тебя очистить территорию.

Результат оказался громче и слезливей, чем я мог предположить.

Было и:

— Ну почему, почему, почему, почему ты меня выгоняешь? — произносимое в слезах.

И:

— Я никуда не поеду! Я хочу на нее посмотреть.

И:

— Какого черта я должна уезжать? Объясни? Если нет, как ты говоришь, никакой её?

Ты пыталась кидаться посудой. С кем-то, видно, у тебя такое было. Этим оружием ты владела.

Я капитулировал уже в постели. Я смотрел небо в алмазах, чувствовал бабочек в животе. Ты демонстрировала высший пилотаж. О некоторых твоих умениях я даже и не догадывался.

Ты осталась.

А я довольствовался сомнительным знанием того, что честно пытался тебя спасти. Попытка была предпринята. Галочка поставлена.

***

Как опытный ястреб войны ты искала повод для вторжения на чужую, интересную тебе, территорию. И ты, конечно, нашла casus belli.

— В шкафу моль, — заявила ты. — Разлетается оттуда по всей квартире.

Ты сама уже почти верила в эти сказки. Как премьер Британии в иракское оружие массового поражения.

— Нет там никакой моли.

— Откуда знаешь? — Твой маникюр вычерчивал в пространстве квартиры алые молнии. — Ты же даже не знаешь, что там лежит! Позвони хозяевам.

— Зачем еще?

— Скажи про моль. Пусть ключ дадут!

— Слишком много телодвижений по ничтожному поводу.

— Это не ничтожный повод! У меня в этой квартире — вещи. Я не хочу, чтобы их ела моль! Позвони!

— Нет.

— Ты меня, похоже, ни в грош не ставишь. Что тебе стоит набрать хозяев? Разве трудно попросить у них ключ? Пусть заберут свое барахло. Шкаф нам самим нужен. Почему ты не можешь позвонить?

Я что-то плел. Мол, добираться до хозяев два часа в одну сторону. Мол, я не готов тратить столько времени в рабочий день…

— Съезди к ним в выходной! Съезди!

— Я не готов гробить на это свой выходной.

— Ты боишься? Может, ты за квартиру им не платишь?

На самом деле никакие хозяева шкаф не запирали. Его закрыл лично я. И открывать не хотел больше никогда в жизни.

— Давай я сама им позвоню? Давай!

— Нет.

— Трус! Фу!

Дешевые, тупые манипуляции с мужским самомнением. Как мне это знакомо.

— Дай мне телефон!

— Нет.

— Почему?

— Потому что это — мой телефон.

Вопрос принципа. Хотя хозяин квартиры в моей адресной книге давно переименован в «Таня-бухгалтерия».

Потому что ты — не первая женщина, которая хочет позвонить по поводу шкафа.

Твое поведение — предсказуемо, увы. Дальше будет тягостное, неотвратимое дежа-вю.

***

— А давай слесаря вызовем?

— Зачем?

— Пусть откроет шкаф этот.

— Зачем?

— Не зачемкай! Чтобы пыль не копилась, моль вывести.

— Там нет моли, — говорю я.

— Да как же ты достал!

У меня четкое ощущение, что мы живем вместе уже несколько лет.

— Послушай. Это не мой шкаф. И я не хочу, чтобы какой-нибудь бухой гастарбайтер…

— Мы трезвого наймем!

— Да хоть бы и так. Я не хочу, чтобы он ломал этот шкаф. И сам его ломать — не буду.

— Ты вообще по жизни ничего не хочешь!

Что-то новенькое.

***

Ждать финала уже недолго.

Одной будней ночью, когда я сплю, ты обшариваешь мои карманы. Позвякивает мелочь, тебя рядом нет. Я просыпаюсь. Но хитрю, притворяюсь спящим.

Ты пересчитываешь мои деньги, кладешь их обратно. Сегодня — удивительное дело! — тебя интересуют вовсе не они.

Ты перебираешь связку ключей на моем брелоке. Большие, длинные ключи — не то. Ты разглядываешь маленькие. Света достаточно, на улице — полнолуние.

Подходишь к шкафу, вставляешь в скважину первый ключ. Но он — от почтового ящика.

Зато второй маленький ключ — подходит. Ты на мгновение замираешь — сама не веришь своему счастью.

— Ну, и зачем? — спрашиваю я.

Тебя как ошпаривают. Ты поворачиваешься ко мне, грудь выпала из ночнушки. Ты особенно сексуальна сейчас, в этот момент, пойманная с поличным.

— Иди сюда, — хлопаю я ладонью по краю постели.

Мне интересно, что ты скажешь.

И ты говоришь:

— Вот как? — произносишь ты. — Шпионим?

Это тест. По его результатам ты, увы, хабалка. Ты, виноватая по уши, пытаешься что-то там предъявить — мне.

Я смотрю на тебя и запоминаю тебя такой, какая ты сейчас.

— Вообще-то, это моя связка ключей, — напоминаю я.

Ты что-то пытаешься сказать, но я перебиваю:

— И ты рылась у меня в карманах.

— Ты врал мне! — храбро контратакуешь ты. — Ты говорил, что у тебя нет этого ключа!

— Это мое дело. Это мой ключ. И за эту квартиру плачу я. И если я не пускаю тебя в шкаф, значит для этого есть причины!

Но я сам понимаю, что уже проигрываю. Почему-то я вынужден оправдываться. Будто в чем-то виноват.

А ты уже прорываешь фронт:

— У тебя от меня секреты! Что ты скрываешь? Что у тебя там за тайны? А?

— Не говори ерунды! — А вот это звучит совсем жалко, знаю.

— Может, ты… маньяк? — Твое изумление деланное, ты и сама, конечно, не веришь в то, что говоришь.

— Я? — Я хохочу.

Это так неожиданно, что ты тоже начинаешь осторожно посмеиваться.

— Смотри! — показываю я на что-то в коридоре.

Ты поворачиваешься, вглядываешься в темноту коридора. И тут я на тебя бросаюсь.

***

Волоку тебя к постели. Да, это грубо. Прости.

Зажимаю тебе рот ладонью. Ты кусаешь меня. Мне больно. Но когда ты начинаешь по-настоящему жрать мою ладонь, я ее убираю. Но теперь она и сама не убирается. Ты вцепилась, стиснула зубы, и запоздалая боль начинает хлестать ослепительными молниями, поднимается по руке.

— Отпусти меня! — шипишь ты. — Маньяк! Извращенец хренов! Отпусти, я сказала!

— Дура! Я не желаю тебе зла, — Я пытаюсь успокоить тебя, но сам понимаю, что легче остановить цунами прутиком. — Я просто тебя трахну, и ты успо…

В мою голову врезается боль. Это ты бьешь меня в лоб острой частью одного из ключей. Ведь я держу тебя одной рукой. Вторая ранена, и я ей трясу.

Ты метишь в глаз, но это я понимаю с опозданием, когда ты уже вырываешься, когда ты уже у шкафа, когда прерывисто дышишь и ковыряешь ключом замок.

А я теряю секунды, размышляя о том, что неужели я такой плохой человек, что меня можно бить в глаз? За что?

— Стой, дура!

«Клац!» — щелкает замок.

Ты, наконец, добилась своего. Ты открыла дверь шкафа.

***

«Ничего не произойдет», — пытаюсь я убедить сам себя.

Может ведь ничего не произойти?

Ты хотела выколоть мне глаз, но зла тебе я не желаю.

Не надо ничего, пожалуйста.

***

Сначала в квартиру врывается запах. Это затхлая цементная пыль. Так иногда пахнет в метро.

Затем — едва уловимое движение из шкафа, быстрое настолько, что оставляет легчайший отпечаток на краю сознания.

Мелькания с запозданием сливаются в зрительный образ. И первое, что я осознаю увиденным — это запястье. Тонкое, костлявое. Да, собственно, это, на самом деле, кость. Лучевая кость предплечья.

Запястье — серое, будто пыльное.

Серая и кисть, которая держит тебя за затылок. Пальцы — длинные, колюче-суставчатые. Они мнут твою башку как персик, давят как мякоть.

Что-то трещит.

Я блюю. На себя, на постель, на пол.

Глаза изнутри обжигают едкие слезы. И я плачу.

Что угодно, лишь бы не видеть.

Но что-то я все-таки вижу. Вижу серую продолговатую башку. Очертания из-за слез размыты, но я не хочу, чтобы они становились четкими. Что угодно, только не это.

Башка будто сосет грудь. Как младенец. Так мне кажется в едком слезном тумане. Оттягивает сосок подобием округлого конуса, чмокает.

Но это не грудь. Это твое лицо.

Да, эта тварь сосет твое лицо. Точнее, засасывает его в себя.

Я рыдаю и блюю в сторону шкафа. Тошнить больше нечем. На тебя летят брызги моей желчи.

Но тебя уже нет.

Висит тишина. Вдруг трещиной ветвится скрип двери шкафа. Пф! Вылетает из шкафа облачко цементной пыли.

Я прыгаю к шкафу. Запираю его.

Потом сижу спиной к нему. Силы мои кончились. Я их выблевывал себе на грудь. И смотрю перед собой — дурак, тупее не бывает.



2.

Так или примерно так было уже семь раз. Ты — восьмая.

Костлявую кисть я видел впервые. До этого было другое.

Было, например, щупальце. Оно захлестывало шею и сразу душило. Сейчас я думаю, что это была самая легкая смерть.

Щупальце появлялось трижды.

Дважды была паутина.

Еще был язык. Раздвоенный, метра четыре длиной. Две части языка оплели тело блондинки Яны. Хотя щупальце тоже могло быть часть языка, вот что я думаю. Точнее, я не хочу об этом думать.

Что вышло из шкафа еще один раз — я не знаю.

***



Я только что вселился в эту квартиру. Новоселье со мной отмечала вульгарная блондинка. Назовем ее Зиной.

Мы устроили вечеринку. Единственную по-настоящему веселую вечеринку в этой квартире. Мы поливали друг дружку шампанским, танцевали, догола раздевшись, курили одну на двоих сигарету, жадно целовались.

Потом Зина пошла в душ, смыть с себя пот и шампанское. Я щелкал пультом, нашел трэшевый ужастик про снеговика-убийцу.

Когда Зина вернулась, я понял, что и мне, пожалуй, душ не повредит.

Когда я намыливался, я вдруг услышал крик. Короткий, женский. Я не испугался и ничто во мне не содрогнулось. Звук доносился из телевизора, транслировавшего фильм ужасов.

Выйдя из душа, я босиком пошлепал в комнату. Я был чист и обмотан полотенцем.

В комнате Зины не оказалось. На кухне, вроде бы, тоже. Зато была приоткрыта дверца шкафа, о котором я еще ничего не знал.

Моя белокурая спутница, понял я, опьянела от шампанского, решила поиграть со мной в прятки.

Подсказку, где искать, давала приоткрытая дверца.

Я понял, что это сюрприз. Голая Зина сейчас набросится на меня изнутри. И я отымею ее прямо в шкафу. Я был не против. Секс в шкафу — экзотично для начала отношений. При любом развитии событий будет, что вспомнить.

Однако внутри тебя не оказалось.

Первым, что я увидел — была нора. В задней стенке шкафа. Грязная, серая и затхлая. Я ощутил запах цементной пыли.

А на деревянном полу пустого шкафа я увидел прядь волос, которую что-то скрепляло с одного конца. Я поднял эту прядь.

Волосы держал между собой кусок кожи, с бахромой из мясных волокон, которые были будто корни.

Меня вырвало прямо в шкаф.

***



Я закрыл дверцу, припер ее креслом. Потом оделся.

Я сидел, и не знал, как все это понимать. Пил водку, смотрел на шкаф. Я понимал, что если в шкафу живет какое-то дерьмо, то кресло его не остановит. Но, может быть, я успею отскочить. Может быть, даже выпрыгнуть в подъезд.

Я пил водку и погружался в липкое забытье.

Из которого меня выцарапал звук.

Звук доносился из шкафа. Что-то внутри скреблось, шевелилось.

«Зина!» — хотел позвать я, но язык вышел из повиновения.

Что-то скреблось внутри, я смотрел. Ничего не происходило.

***



Я решился заглянуть внутрь только утром.

«Это обычный шкаф, — уговаривал я себя. — Сейчас я открою его, увижу заднюю стенку, как у всех шкафов. А Зина — просто ушла. Или там заснула. Что-то же там ворочалось полночи».

Я открыл дверь.

Нора была на месте.

Мне не хотелось в это верить. Но она — была. Нора. Тошнотворный серый лаз, куда вполне может пролезть человек.

На деревянном полу шкафа я увидел размазанную дрянь. Содержимое моего желудка не то кто-то пытался вытереть. Не то слизать.

Я зажал ладонью рот и помчался к ванной.

***

Я не стал искать Зину. Не полез в лаз. Вместо этого я побросал в шкаф все следы пребывания в моей квартире вульгарной блондинки с магазинным прошлым и фрикативным провинциальным говорком. Сумочку, шмотки, обувь.

Через час я открыл шкаф. Все было на месте. И еще через час тоже.

Я ушел из квартиры и пошел пить на природе.

Вернулся, пошатываясь. В порыве нетрезвой храбрости распахнул дверь шкафа.

Вещей не было. Нора осталась.

***

Вторую девушку шкаф поглотил через полтора месяца. Получилось очень глупо. Я зачем-то сказал:

— Только не вздумай заглядывать в шкаф.

Я был искренен, но и пьян. Я знал, что нора никуда не делась.

После моего предупреждения гостье моей немедленно захотелось в шкаф.

И все произошло очень быстро. Зато у меня на глазах.

***

Выводы были такие. Дерьмо с щупальцами (тогда я видел щупальце), которое живет в норе, меня почему-то не трогает.

Прекратить пропажу девушек можно было тремя способами.

Первый: никого к себе не водить. Способ этот сопровождался трусливой мыслью — а вдруг та хрень, что живет в шкафу, решит поохотиться на меня? Это было вполне вероятно. Но пока что тварь из норы на меня не охотилась. Пока что.

Способ второй: переехать. Способ был фактически неосуществим. На переезд и оплату всех залогов и риэлторских комиссий у меня ушли все накопленные деньги. Зарплата у меня скромная. На новый переезд придется копить. Отпадает до лучших времен.

Способ третий: запереть шкаф. В таком случае, возможно, заглянуть внутрь станет проблематичней.

Замок я врезал сам. Оказалось не так трудно.

Можно было привести девушку №3. Так я и поступил. Затем девушка нашла ключ. А потом ее утащила паутина.

Тогда я решил избавиться от ключа. Я выкинул его с моста в реку.

На следующее утро я обнаружил его у себя на брелоке.

Я попытался еще несколько раз уничтожить ключ. Я выбрасывал его на рельсы, перед мчащимся поездом. Я «забывал» его в метро. Я закапывал его в лесу.

Ключ возвращался. В лесу, например, он вернулся практически сразу. Я вернулся к месту, где копал. Снова принялся махать лопатой. Ничего в своем тайнике не нашел.

Я до сих пор не знаю, что это значит.

***

После четвертой девушки меня осенило.

Мысль была проста и гениальна. Надо выкинуть шкаф.

Только и всего.

Пусть его стоимость вычитают из залога. Лучше так.

Я нанял во дворе бригаду таджиков. Объяснил, что нужно вынести шкаф. А что они с ним сделают — меня не касается. Цена вопроса составила пятьсот рублей. Гастарбайтеры обрадовались, и я понял, что переплатил.

Когда таджики отодвигали шкаф, я смотрел на стену. Никакой норы на ней и в ней не было.

Гнусный цементный лаз существовал только в шкафу. Что бы это ни значило.

Таджики вернулись через два часа. Они были чем-то напуганы. Они занесли шкаф обратно, по лестнице, на седьмой этаж.

Их предводитель смотрел на меня с непостижимой и ужасающей азиатской яростью. Затем плюнул мне на порог.

Еще я запоздало отметил, что таджиков стало меньше. В первый раз их было пятеро, а вернулось — четверо. Впрочем, это, наверное, ничего не значило.

Хотя не знаю.

Деньги гастарбайтеры не вернули. Но и новых не потребовали.

А я понял, что от шкафа — не избавиться.



3.

Ненавижу звук дверного звонка. Особенно когда никого не ждешь.

В глазке я вижу человека неопределенного возраста в синтетической куртке. Такие, как он, часто ходят в нашем подъезде, предлагают картошку дешево.

Я третий день пью, сказавшись на работе больным. Выхожу из дома только за новой бутылкой и пельменями.

Пьянка с самим собой плоха тем, что в какой-то момент начинает остро хотеться общения. Хоть с мешочником. Хоть с кем.

Я открываю дверь.

Мешочник показывает мне красную корочку, раскрывает ее перед моими глазами. Что там написано я не читаю.

В меня медленно вползает страх.

— Жррдррпрр отделение полиции, лейтенант Жррдррпррр, — такими я слышу слова мешочника-самозванца. — Можно войти?

Он уже наполовину протиснулся в дверь. И чувствуется, что мое жилище ему очень любопытно.

— Пьете? — равнодушно определяет он.

-Пью, — соглашаюсь. — Составите компанию?

— Не могу. Служба. А вот от чайку бы не отказался.

Мы идем на кухню. Жррдррпрр (или как его там) прямо в обуви. Я не помню — закрыл я дверь, или нет. Начинаю искать на кухонных полках чай — где-то он был. Я нервничаю, совершаю ненужные, слишком быстрые движения. Гость, несомненно, видит мою неуверенность.

— Мы гражданочку одну ищем, — говорит Жррдррпрр. Показывает твой портрет: — Вот эту.

Я лью кипяток в чашку. Лью и лью. Горячая вода перехлестывает через край. Капает мне на ногу.

По-моему, я палюсь.

— Узнаете гражданочку? — щурится гость.

— Нет, — вру я.

— Нет? — Он знает, что я говорю неправду. — А вас с ней видели. Вы в подъезд заходили в ее компании.

— Ну, нет. Может, с кем-то перепутали.

— С кем? — Глаза у гостя водянистые, равнодушные. Ненависти ко мне в них вроде нет.

— С другой женщиной.

— Давайте позовем другую женщину.

— Все так серьезно?

— Ну, вообще-то да.

Кто мог меня видеть с тобой? Консьержка? Ну, она могла и перепутать.

Сказать я, впрочем, ничего не успеваю.

— Соседи говорят, что шум из вашей квартиры раздавался в вечер исчезновения гражданочки.

— Подождите, это ничего не значит. Я действительно скандалил… с подругой…

— Так давайте ее вызовем, и я от вас отстану?

— Подождите, — лопочу я. –А ордер… а бумаги? Есть они у вас?

— Будут, — говорит гость. — Так что?

Внезапно меня озаряет.

— По закону, — говорю я, — пропавших начинают искать через месяц, кажется, после исчезновения.

— Да что вы? — У гостя во рту оказывается зубочистка. — Откуда это вы знаете?

— Ну, из сериалов…

— А. Понятно. Но дело в том, что пропавшая — сама свидетель по уголовному делу. По Желудковскому кондоминиуму. Говорит о чем-нибудь?

— Первый раз слышу.

— Допустим. Но она не могла просто так пропасть. Тем более, она жила с вами. А вы это пытаетесь отрицать.

— Откуда вы это знаете?

— Это знали все у нее на работе. А коллектив — женский, жадный до личной информации. К тому же электронную почту она, уходя с работы, не закрыла. А там переписка — с кем вы думаете?

— Со мной?

— Ну! — Он улыбается, почти дружелюбно, выхватывает у меня чай, прихлебывает. — Так что вы сделали с ключевой свидетельницей по делу Желудковского кондоминиума?

— Я… э-э… ничего…

— Слушайте, давайте по-хорошему? Расскажете, как все было. Я от вас отстану. Будете сотрудничать, срок скостят. Вот про это сериалы не врут. Так как?

— Но мне нечего рассказывать…

-Понятно, — с усталостью говорит Жррдрррпрр. — По-хорошему вы не хотите. А у вас, между тем, на лбу ссадина. Откуда? Упали?

— Упал, — беспомощно подтверждаю.

По-моему, я тону.

— А с рукой что?

А укушенная рука болит и, кажется, гноится. Еще в ту ночь я перемотал ее тряпкой.

— А это об плиту обжегся, — Как же плохо я умею врать!

— Что ж, гражданин-товарищ Тридцать три несчастья, будем вас оформлять. Паспорт ваш давайте…

— Э…

— Если вы не понимаете, мы побеседовали с вашей консьержкой. Вот вчера, не далее. Показали ей еще кое-какие фотографии пропавших с осени прошлого года гражданок. Двоих она опознала. Двоих. А это — серия.

Моя нижняя челюсть начинает жалко трястись и стучать о верхнюю. Остановиться я не могу.

— О колонии «Белый лебедь» слышали? Или, может, в сериале мелькало? Там по коридорам заключенные ходят, только согнувшись в три погибели. И еще с мешком на голове. И в сопровождении служебной собаки. Вы, я вижу, туда так и рветесь.

— А что я могу сделать? Денег у меня нет!

— В вопросах серийных убийств деньги, увы, не аргумент. Просто я сейчас коллег, понятых вызову. И вы выберете стратегию поведения. Можете упорствовать, но мы все равно все узнаем. В таком случае — познакомитесь с чудесами гостеприимства «Белого лебедя». А если будете сотрудничать…

— Да! — вырывается у меня позорное восклицание, не достойное истинного чудовища.

— В таком случае, есть вероятность выйти когда-нибудь на свободу. Ну, что вы решаете?

— Зовите понятых, — говорю я.

Гость оценивающе смотрит на меня, подносит к уху телефон.

А у меня уже зреет адский план. Единственный, который может сработать и даже спасти меня.

Квартира наводняется людьми — в форме, без, мужчины, женщины, фотографы, криминалисты, зачем-то собака.

— Я хочу сотрудничать со следствием, — заявляю я им. — Сейчас я покажу вам, куда я прятал тела.

Я зажмуриваю глаза и отпираю дверь шкафа. Я и знать не хочу, что там выпрыгнет наружу.

Я слышу звуки борьбы, вдыхаю запах цементной пыли. Я ощущаю движение, что-то тяжелое проносится мимо меня. Кто-то кричит, кто-то матерится. Визжит собака.

Через две-три бесконечные секунды я понимаю, что все кончено.

Открываю глаза, закрываю шкаф.

Внутри что-то или кто-то чавкает.



4.

Я понимаю, что по-настоящему я не спасся. Эти полицейские — не последние. Придут еще. Если повезет, я переживу еще одно или два таких нашествия. А потом меня просто застрелят. Не хочу об этом думать.

Бежать мне некуда. Паспортные данные известны.

Хотя…

Я смотрю на шкаф.

В конце концов, то, что внутри, ни разу меня не тронуло. Может, мы — друзья? И если я наведаюсь к моему товарищу в гости — вдруг он (или оно) сможет мне помочь?

И что тут думать? Я открываю шкаф, опускаюсь на четвереньки, просовываю руки в нору.

В запахе цементной крошки мелькает металлическая нотка крови.

Нора теплая. Я ползу. Ползу-лезу. Тепло. Теплоползу. Лезуползутеплотепло. Плоплолезу. Лезуплоплоползу. Пло-пло. Пло и про. Ползулезузузу. Пло-пло-зу-зу. Вжиквжикползу. Ползузямо. Ползузу. Плозямовжиклзу. Ухухублятьползу.

Пляф. Каберзякает гырпыщ. Взу, гырпыщ, взу!

Ахха! Хряссссслзу. Тепло!

Хырбынд. Пляф. Плзплзжрррбрррдрррлзу. Аррргхлзу. Хррррмррррлзу.

И пляф.

Тю!