С самого моего рождения

С самого моего рождения всё было не так. За окном моего дома бушевала гроза с громом, дождь лил не вёдрами, а целыми цистернами. А в помещении шла отчаянная борьба за жизнь матери и ребёнка.

Пуповина пережала плаценту, нарушив кровоснабжение. Хирург в нерешительности занёс скальпель над животом. Слишком рискованно. Очень рискованно. Никаких антибиотиков, ничего, чтобы облегчить боль у него не было. Глубоко вздохнув и воздав последнюю молитву Богу, он погрузил скальпель в плоть.

Уже не замечая криков боли женщины, но разделяя её страдания, хирург дрожащими руками вытащил маленький копошащийся комочек из нутра. Женщина затихла. Казалось, что она заснула, после всего того, что ей пришлось пережить. Но такой диагноз поставил бы только дурак. Она мертва.

Едва сдерживая слёзы, врач посмотрел на малыша. Его лицо было скрыто за необычайно длинными для новорождённого волосами. Аккуратно убрав их, хирург посмотрел на лицо ребёнка. Мрачный дом пронзил крик отчаяния.

Да, моя мать умерла при родах. Отец мой был врачом, поэтому его часто не было дома, он работал в городской больнице, а наш дом находился на окраине. По воскресеньям он обучал меня грамоте и счёту. Отец был довольно весёлым человеком, часто смешил меня, но по ночам я слышал, как он, закрывшись в своей спальне, рыдает.

Однажды я услышал чей-то заливистый смех на улице. Я подбежал к окну и увидел... Детей. Да, у меня были догадки, что я - не единственный ребёнок в мире. Они, расположившись на нашей лужайке возле дома, играли в мячик. Пинали его, не щадя. Мне стало жалко бедный мячик и я крикнул им, чтобы они перестали. Прекратив свою игру, дети уставились на меня и вдруг с криками и визгами разбежались, оставив мячик. Он укатился под дерево и одиноко там лежал. Я хотел спуститься за ним, но вспомнил наказ отца: "Никогда не выходи наружу, слышишь? Никогда!". Мне не хотелось злить его, поэтому, извинившись перед мячиком, я отошёл от окна.

День сменял другой день, год - другой год. Я становился больше, выше, умнее. Теперь я чаще смотрел на улицу. Чаще преодолевал искушение выбежать туда, на свободу, из каменных тисков дома. Чаще сидел за книжками до поздней ночи. Когда-нибудь я смогу выйти наружу, покататься по зелёной травке, поиграть с другими детьми...

Ночью я опять услышал рыдания. Но не в спальне, а на кухне. Тихо спустившись по лестнице, я увидел отца. Он утирал слёзы, которые текли из покрасневших глаз и вдруг, взяв одну из стеклянных бутылок, стоявших на столе, закинув голову, начал пить долгими жадными глотками. Я тихо позвал его. Отец, убрав бутылку от рта, уставился на меня. Его лицо исказила гримаса злости. Отбросив бутылку в сторону, он принялся вытаскивать ремень из своих штанов. Я помнил этот жест. Однажды я разбил, по рассказам отца, мамину любимую вазу. Он ничего не сказал. Так же молча вытащил ремень и, взяв меня за шкирку, долго и больно хлестал. Но сейчас... Сейчас я ни в чём не провинился! Сработал инстинкт самосохранения и я ринулся вверх по лестнице, в свою комнату. Едва я закрыл дверь на замок, на неё тут же обрушился град ударов. Послышалась бранная речь и удары прекратились. Я боязливо выглянул из-за двери. Отца не было. Но, некогда закрытый люк, который вёл на чердак, был открыт, а лестница приставлена. Я заинтересовался.

Аккуратно забравшись по лестнице наверх, я, отряхнув ладони, огляделся. Куча предметов, накрытых белой простынёй. Я прошёл немного больше и тут... Увидел нечто. Чёрные как смоль волосы походили на щупальца. Глазами ему служили два отвратительных выпуклых шарика серого цвета. Нос представлял собой две длинные дырки. Рот же был просто огромен. Через тонкие, прозрачные губы просвечивались кривые острые зубы. Поистине ужасное зрелище. Кто это может быть? Отец? Нет, нет... Не может быть... И тут, ужасная догадка пронзила мозг. Я сел на пол и зарыдал. Это было зеркало.