История одного человека

Вспышка. Свет. Маленький язык разгорающегося пламени начинает ползти по сухим доскам, заглатывая с каждой секундой всё больше и больше. Тепло..

--И сотвори мя достойна Царствия Небесного..— заунывным басов пропел отец Порфирий, дьякон очередной, ничем не примечательной городской церкви.
Тепло, до этого разливающееся у него в груди всё это время, вдруг исчезло, оставив после себя только привычное покалывание в горле и неизвестно откуда взявшуюся истому, которая с недавних пор начала наваливаться на него, давя на и без того больное сердце и вселяющую непонятную тревогу в его душу. "Не к добру всё это, что-то плохое вскоре случится", говорила его пожилая суеверная соседка, Мария. Порфирий, скептически относясь к разным речам старушки, только кивал головой, уже строя в голове планы о скором визите к местному доктору.
Закончив вечернее служение, он, закрывая тяжёлую книгу перед собой, изредка смотрел на суетливую, редеющею группу людей, которая толпилась у выхода из храма. Сняв рясу, дьякон облачился в обычную куртку, в которой незнающий человек принял бы его за обычного старого человека. Распрощавшись с пожилыми дамами и выйдя из церкви, он резко вдохнул свежий воздух, из-за чего у него потемнело в глазах и закружилась голова. Виной всему был ладан, запах которого целыми днями витал в здании. С непривычки могла заболеть голова, но дьякон служил в этой церкви не один десяток лет. Хотя и на нём сказывался этот аромат.
Дойдя до дома, он ещё раз вдохнул свежий воздух и.. Сел на скамейку. Тоска, забываемая в храме Господнем, снова накатила с большой силой. После смерти жены Порфирий не любил бывать дома, где каждая стена давила на него, а чувство одиночества было таким сильным, что, казалось, стало совсем осязаемым. Пересилив себя, он всё таки набрал код и зашёл внутрь здания. Сыро. "Снова кто-то не закрыл окно в подъезде", подумал он, немного поёжившись. "И свет потух, что может быть лучше?" на злость уже не было сил, тяжёлый день иссушил его, внутри было пусто. Он и сам не заметил, как миновав давно нерабочий лифт стал подниматься по лестнице. Старику вроде него было трудно подниматься на четвёртый, последний этаж, но на этот раз подъём проходил как в тумане. Еле переставляя ноги, Порфирий продвигался очень медленно. Медленно настолько, что ему казалось, что идёт он уже целую вечность. Перед глазами стелилась дымка, а тело окутала та же истома, вновь появившаяся почти ниоткуда. Из такого транса мужчину вывел шорох на лестнице сзади.
Дьякон немного дёрнулся и обернулся. Вглядываясь в темноту, он успел уже несколько раз проклясть сгоревшую лампочку и своё испортившееся зрение. В темноте, в самом низу лестницы мелькнули два жёлтых огонька, сразу же потухнув. Несколько минут старик стоял неподвижно, прислушиваясь к звукам, но, так и не услышав повторения шороха, стал вновь подниматься по лестнице. Хоть он и списал всё на очередную кошку, забредшую в их подъезд, тревога росла по мере приближения к квартире. Внутри холодело, а дрожь в пальцах становилась невыносимой. Как можно быстрее подойдя к двери, теперь казавшейся ему спасением, он непослушными пальцами выудил из кармана куртки ключи. Боковым зрением увидев возле окна мелькнувшую тень, которая могла оказаться всего лишь бликом от проезжавшей мимо дома машины, Порфирий трясущимися руками стал нащупывать замочную скважину. Несколько раз промахнувшись, он всё-таки услышал спасительный щелчок, и, ничего не понимая от страха, распахнул дверь, очень быстро, что было не свойственно для его возраста, забежал в квартиру. Закрыв все ставни и замки, он, опершись на стену, тут же сполз по ней.
Отогревшись под тёплым пледом и выпив горячий чай, он, включив на кухне телевизор, зашагал в комнату. Теперь его недавнее приключение казалось ему всего лишь стечением обстоятельств, а своё поведение тогда посчитал недостойным солидного мужчины в возрасте, в котором уже давно нужно было перестать верить в страшные сказки и мистику. Немного побурчав и нарекая себя трусом, он улёгся
в кровать, выключив перед этим весь свет в доме. Расслабившись при свете, Порфирий и не подозревал, что его отсутствие так отразится на нём. Внутри снова похолодело, а ощущение чужого присутствия никак не хотело уходить. Спал мужчина плохо. Сны. которые не снились ему уже очень давно, совсем не радовали своей красочностью. Крики толпы людей, визг женщин, плач детей. И жар. Он был повсюду, настолько сильный, что самому хотелось орать и царапать ногтями деревянную стену, что неожиданно возникла перед ним. И уже не разобрать было, народ ли кричит так громко, или это он сам, в темноте, которая сменила пламя, до этого царствовавшее повсюду, кричит несколькими голосами, надрывая горло. Вдруг встрепенувшись, дьякон начал усердно молиться, пытаясь хоть как-то отвлечься от этого нестерпимого огня, пожиравшего его изнутри. Вдруг всё исчезло, оставив после себя лишь пустоту. И теперь старику жутко захотелось вернуться обратно в адское пламя, потому что новое видение было ещё хуже. Из темноты этой на него в упор смотрели два жёлтых глаза, с вертикальным, кошачьим зрачком посредине. И было в этом взгляде что-то такое, недоброе, пугающее, безумное, что хотелось закрыть глаза, заткнуть уши, ничего не видеть и не слышать. Хотелось бежать, бежать как можно дальше от этих огоньков, которые пылали ненавистью ко всему сущему, и в то же время направленной на него одного. Как будто весь мир поместился в нём самом. И это чувство просто разрывало грудную клетку. Как бы не хотелось спрятаться от этого вездесущего взгляда, Порфирий так и оставался на месте, словно завороженный. Когда огоньки начали приближаться к нему, старик отпрянул, тут же вскакивая на своей кровати. Весь в холодном поту, липкий, мокрый, он, ещё не отойдя от страшного сна, зажег свечу, стоящую рядом с его кроватью, и начал молиться. Всю ночь после этого он не смог заснуть, шарахаясь от каждого постороннего звука, так и не потушив свет во всей квартире.
Весь следующий день проходил для него мучительно быстро. Когда он закончил вечернее служение, и пришла пора идти домой, Порфирий бесстыдно стушевался и решил остаться на ночь в церкви. Уж очень не хотелось ему повторение вчерашнего кошмара, а он был уверен, что и сегодня это повториться. Оказавшись в безысходной ситуации, он вдруг поверил в то, что стены храма Господнего помогут ему, защитят от всех несчастий, навалившихся на дьякона. Заперев дверь, он зажёг свечи и стал молиться, каяться во всех грехах и просить помилования у Господа. Но всю ночь это продолжаться не могло, и, вымотанный и истощённый, он уснул прямо на коленях.
Но и тут его стал преследовать тот же кошмар. Снова этот жар, боль, крики и стоны. Ад опять возвращался. Но на этот раз всё было во много раз реальнее, а взгляд, который теперь приближался всё ближе, ещё ужасней. Ничего сейчас не волновало старика кроме этих глаз. А они были всё ближе и ближе, набирая скорость. Свет. Боль. И теперь уже сам Порфирий смотрит на испуганного себя этими же глазами. И дикая злоба, из-за которой перед глазами всё плывёт чёрными пятнами, вся ненависть, которую он сейчас испытывал, была направлена на себя самого, стоящего напротив. Хотелось броситься на него, разорвать на мелкие части.
Но вдруг жар стал неумолимо расти, внутри начало жечь, а воздуха встало не хватать.
Распахнув глаза, дьякон обомлел. Храм горел. Тот самый храм, в котором он провёл всю свою взрослую жизнь, приехав сюда ещё ребёнком, охватило пламя. Как он мог этого не заметить? Нужно срочно выбираться отсюда. Но кинуться к двери он не смог. Ноги не держали его. Он проснулся слишком поздно: угарный газ сделал своё дело. "Вот и пришла моя смерть", успел подумать он. Гул в ушах рос, и сквозь него Порфирий услышал дикий смех. Определить его точное местоположение было невозможно: он словно лился отовсюду. А может быть это его ставшее за всё время больное сознание самостоятельно воспроизводило этот смех, услышанный когда-то в случайном фильме ужасов, шедшему по телевизору. Ничего уже не
понимал старик. Но тут его уплывающее сознание прояснилось. Возле дальней стены стояла чья-то тень. Стояла, не шевелясь. Тут его голову снова стало кружить, и он, упав на пол и начав проваливаться в темноту, словно сквозь вату услышал почему-то знакомый до боли голос:
"Не помог тебе твой Бог."