Тень момента

Вячеслав Валерьевич наклонился, чуть не касаясь отвисшим брюхом края стола, и водрузил два несильно сжатых, но пухлых кулака по обе стороны от монитора, за которым сидел Виктор. Тот подумал, что начальник напоминает большую гориллу – эти обезьяны, если верить телепередачам, тоже иногда ставили руки так – тыльная сторона ладони вперед, пальцы к себе. Живот висит, взгляд маленьких глазок из-под тяжелого лба. Ну точно, обезьяна, хотя с глазками-то как раз нестыковка – маловато выразительности.

Начальник гневно загудел, слегка переминаясь и от того покачивая пузом в такт издаваемым звукам. Там было что-то про график, сроки и последствия. Ничего нового для Виктора в этой тираде не было, расстройство одно, и то ожидаемое. Он тоскливо отвел глаза в сторону, и вот тут-то и увидел, как дрожит, рябит и медленно вытягивается мутная тень соседнего стола на офисном ковровом покрытии. “Неужели, наконец, опять? Как же хорошо…” К удивлению Вячеслава Валерьевича – даже дрожание опасно натянутой между грудью и брюками рубашки прервалось – Виктор откинулся на спинку кресла и счастливо осклабился, демонстрируя белые зубы. На Виктора накатили воспоминания.

Вечер не предвещал ничего хорошего. Во-первых, родители уже успели дважды поругаться – один раз из-за оцарапанной сковороды, другой – когда из-под стиральной машины растеклась огромная лужа мутной, слегка пенящейся воды. Виктор весь вечер тихо лежал на диване с комиксами, стараясь лишний раз не попадаться на глаза – даже компьютер не включишь. Во-вторых, этим вечером и всю следующую ночь их не будет дома – в кинотеатре должен был состояться ночной марафон норвежского кино, “нон-стоп от полуночи до утра”, и отец решил, что это подходящий способ выполнить их с мамой норму культурных развлечений за месяц. Действительно, актуально, высокопарно, дешево, в отличие от театра, да и легитимный повод проспать половину следующего дня, субботы, как он любил, буквально сам шел в руки. О том, как Виктор проведет ночь один, никто не беспокоился. Виктор был серьезный, спокойный мальчик, уже не младшеклассник. Сам почистит зубы и ляжет спать, ему, в отличие от отца, завтра в школу.
В комнату заглянул дядя Егор – невысокого роста, но крепкого телосложения мужчина с удивительно жидкими, тонкими бровями. Виктору всякий раз думалось, что волосы с лица дяди Егора тайком перекочевали, скрываясь по пути под воротом и рукавами, на руки, где их было в избытке, будто у оборотня из комиксов.
-Малый, позови родителей, закончил я со стиралкой вашей.
-Уже иду! – отозвалась из родительской спальни мать, что позволило Виктору снова уткнуться в журнал.
Вообще-то, дядя Егор Виктору нравился. В их квартире он стал появляться месяца два назад – однажды вечером позвонил в дверь, представился сотрудником ЖЕКа и попросил пустить, проверить трубы в ванной. Трубы эти как раз в то время немного протекали, хотя дом, где жила семья Виктора, был совсем новый, открытый для жильцов всего полгода тому. Дядя Егор и с трубами этими разобрался, и смеситель на кухне наладил, и номер свой оставил, мол, если что, звоните, я на все руки мастер, только давайте без руководства, между собой о цене всегда договоримся, обеим сторонам выгода. А работы для него нашлось достаточно – то дешевый шкаф из Икеи перекосится, то кухонный гарнитур не в порядке, то унитаз засорится, то кондиционер сломается. Сегодня вот стиральная машина потекла. Папа Виктора в таких случая только кругами ходил да топтался, не зная, что предпринять, чтобы не вызывать своей беспомощностью презрения супруги. А дядя Егор и правда был мастер – ко всему у него подход был, а если сам починить не мог – то знал людей, которые могли. Поговорить, правда, у Виктора с ним не получалось – дядя Егор делал дело и уходил, получив свою плату, только какой-то кисловатый запах оставался после него в прихожей ненадолго.
Вот и в этот раз дядя Егор собрал свои инструменты и ушел, а вскоре ушли и родители, напоследок еще попрепиравшись о том, брать ли с собой зонтики. Виктор же, однако, вопреки их ожиданиям, не пошел чистить зубы, а, ухватив с полки смартфон, поспешно забрался под одеяло, прямо в домашней одежде, и затаился. Виктору было очень страшно – он и подумать не смел о том, чтобы пойти в ванную комнату и встать с зубной щеткой перед зеркалом хоть на минуту. В зеркале было видно дверь за его спиной, а за дверью – рябящие, дрожащие тени.
Вечера Виктор вообще не любил. Начиналось все с того, что родители ложились спать и включали себе на ночь музыку. И мама, и папа работали в банке, но Виктор не очень понимал, чем именно они там занимаются – очевидно только, что не чем-то интересным. Они и на десять метров не подходили к загадочным толстым дверям сейфов, не открывали для клиентов скрытое от любопытных глаз содержимое банковских ячеек, и не проворачивали аферы на миллионы. Сидели себе в соседних офисах и делали что-то. Что-то, за что платили достаточно, чтобы взять в ипотеку новую большую квартиру в элитном доме, но недостаточно, чтобы навести в ней хорошую обстановку. Что-то очень нервное, чтобы по утрам нужно было пить вонючий крепкий кофе, а вечером слушать музыку, чтобы успокоиться и заснуть. Музыка эта вызывала у Виктора исключительно тяжкие чувства, в которых он не хотел бы никому признаться. Это были мягкие, немного грустные мелодии на пианино, навроде тех, что бывали в его любимых приключенческих фильмах, когда кажется, что у героя все пошло наперекосяк, с ним не разговаривает семья, или он потерял друга, или еще что-то, но ты все равно знаешь, что сейчас он немного прочувствует тяжелый момент, а потом раз – и найдет выход! Виктор обожал такие фильмы, но музыку, отдельно от них, ненавидел. Виктор еще не знал, как об этом рассказать, но он был очень несчастен и очень зол. Его жизнь была, как ни крути, нормальной, но совершенно неинтересной. Не было в ней решительных поворотов, как в фильмах, только та же тоска и грусть из музыки. Ему думалось, что вот так же он, как и мама с папой, пойдет работать, и будет жаловаться на поломку стиральной машины, и не сможет ничего делать, что нравится, а только то, что нужно, и даже комиксы читать будет нельзя, потому что это для детей. Так он и лежал, слушая музыку, и злился, примерно как когда одноклассники отняли его рюкзак и сбросили в канализационный люк, только хуже.
Но потом, когда музыка кончалась, и родители засыпали в своей темной спальне, становилось гораздо хуже. Приходила Тень – маленькие и безобидные ночные тени начинали едва видно дрожать, как бы украдкой, на краешке поля зрения, как мигрирующие волосы дяди Егора, собираться вместе, пока над кроватью Виктора вдруг не поднималась огромная, темная фигура, неопределенная, постоянно меняющая форму, но от этого как будто еще более заметная, все заполняющая, плотная, неизбежная. Виктор зарывался под одеяло с мобильником и истерично жал на кнопочку, чтобы экран не гас, пока не проваливался в сон.
Вот и сейчас происходило все то же самое – но не было в спальне родителей, пусть и спящих, некого позвать на помощь, и некуда бежать. Виктор натянул оделяло по самую макушку, сжал в руках телефон и начал прислушиваться. Как вдруг – ключ в замке, легкий, высокий скрип петель входной двери – неужели родители вернулись, включится свет, развеется страх?
Но стало только страшнее – не было шороха снимаемой одежды, не было разговоров вполголоса. И главное – не зажегся свет. Только мягкие, мерные шаги начали приближаться. Виктор не знал, что делать. Посмотреть было страшно, но оставаться под одеялом еще страшнее – вдруг еще можно будет прошмыгнуть, убежать, а если он продолжит прятаться – страшные шаги возьмут его в этом одеяле, как в мешке, и проколют острыми кухонными ножами, или утопят в ванной, или просто задушат… Виктор выглянул из-под одеяла и учуял знакомый кисловатый запах. В комнату зашел дядя Егор, почему-то в шапочке и перчатках, несмотря на душную летнюю ночь. В правой руке у него был большой нож, но не кухонный, а с блестящей ребристой ручкой. Все это Виктор разглядел за какую-то секунду, а потом посреди комнаты косматым клубком закрутилась тень, а вместе с нею закрутилось все, и сам Виктор вдруг оказался на полу, где-то над его головой сошлись волосатые лапы дяди Егора, нож тускло скрипнул по бетонной стене за кроватью, и покачнулся книжный шкаф. И тут Виктор увидел еще две лапы – темные, но полупрозрачные, с длинными, заостренными пальцами, они росли из темноты за шкафом и, впившись в его стенку, толкали его от стены в комнату, будто что-то придавленное к стене пыталось выбраться. Виктор совсем перепугался, схватился за шкаф, руки его сомкнулись поверх страшных теней, но, вместо того чтобы подоткнуть его к стене, он вдруг потянул его обратно, помогая тем страшным, когтистым рукам.
Что-то хрустнуло между полок, и шкаф рухнул, с грохотом рассыпая в стороны книги и рухлядь с верхней полки. В ужасе от того, что сделал, Виктор заозирался по сторонам в поисках вырвавшейся на свободу Тени, но увидел только распластавшегося на полу дядю Егора, а рядом с ним – ненужный утюг, который его маме подарила бабушка. Утюг в доме уже был, поэтому подарок убрали наверх, под потолок, и забыли. Дядя Егор интереса к утюгу тоже не проявлял, как и к чему-либо еще – вокруг его головы растекалась блестящая лужа, прямо как из-под стиральной машины раньше.
Виктор, слабо дрожа, проковылял в соседнюю комнату и уселся перед музыкальным центром. Почему-то теперь музыка из фильмов казалась очень уместной, и он так и просидел всю ночь, даже не заметив, как рядом сгустилась тихо посмеивающаяся Тень, все еще страшная, но дружелюбная и… своя. Вместе они смеялись под музыку, кажется, до рассвета.

Начальник, Вячеслав Валерьевич, пузатая обезьяна, угрюмое животное, снова недовольно гудел, не замечая, как, замутняя свет лампы дневного света, за его спиной выросла игриво дрожащая Тень. Тень ехидно, как показалось Виктору, пожала плечами и задумчиво покачала длинным острым пальцем у виска Вячеслава Валерьевича. Виктор рассмеялся, встал, и вышел из комнаты, бросив оторопевшему начальнику через плечо: “Завтра подаю на увольнение. Доброй ночи.” Он знал, что поступает правильно. Тень всегда появлялась тогда, когда в сюжете можно было сделать резкий поворот. Что до Вячеслава Валерьевича, то, право, смешно, как он не думает о том, как легко его можно убить. Можно только посмеяться, пожалеть и простить недалекого бедолагу, который мнит себя внушительным и грозным, находясь в одном помещении с настоящим чудовищем.