Убежище

Утром после еды — пока было сухое молоко, я варила им кашу — шли наверх, а если было нельзя, играли здесь, внизу. Мы долго не знали, как сказать, что за ними никто не придёт, ведь остальных уже разобрали, и почему на улице всегда сумерки. Но ведь не скажешь, что горит нефтезавод, а их уже некому забирать. И мы — это Ольга придумала — объявили им, что Бармалей украл солнце, и папы ушли воевать с ним, а они пока будут жить здесь, с нами. Они приняли эту новость спокойнее, чем я ожидала, только Лиза тихо спросила:

— А мамы?

И Ольга — вот молодец не растерялась — весело и чётко, как на утреннике, сказала, что мамы ушли вместе с папами, чтобы готовить папам еду и перевязывать, когда их ранит в бою. И ещё сказала, что мы будем играть в Убежище: спрячемся в подвале, и пусть Бармалей попробует нас найти. И тут же добавила, нужно говорить — Он, Тот, Другой, а то он услышит своё имя и придёт, а так мы его обманем, и он не догадается, а когда папы его победят и вернут солнце, их всех отпустят домой, а дом поставят на ремонт.

Дом и вправду было пора ремонтировать. Стройматериалы — краску, доски, гвозди, цемент и песок — завезли ещё в начале лета. Три песчаные кучи высились теперь у забора, как маленькие горы — они в песок даже поиграть не успели. Бомбёжки продолжались каждый день, и то, что дом не пострадал — только выбило все стёкла с северной стороны — объяснялось тем, что он стоял в мёртвой зоне, в треугольнике между железной дорогой, шоссе и рекой и был никому не нужен. Высокий и старый, в два этажа, с нарядными башенками со шпилями, окруженный зарослями крапивы и ив, особняк принадлежал раньше какому-то купцу. Потом его заняли мы. Группы, теперь уже пустые, занимали весь первый этаж, на втором размещалась игровая. Теперь мы вместе с детьми перебрались в подвал, где раньше был склад, а ещё раньше — кухня.

Вместе с Ольгой перетащили сюда кроватки, матрасы и, на всякий случай, весь запас одеял и подушек, которыми дети начинали бросаться, стоило их ненадолго оставить без присмотра. Но мы всегда были рядом. И ещё они часто просили есть, мне кажется, не столько от голода — еды было вдоволь — а от растерянности и оттого, что всех разобрали по домам, а им — мальчикам и девочкам — приходится жить и играть в подвале.

Их шестеро. Тихая Лиза, вежливый Валя, Иван и Ваня — белобрысые крепыши, красавица Марина и толстая Маша, которая всегда всё съедает и просит добавки. Лиза — послушная девочка, но плохо спит ночью, просыпается, плачет, показывает в тёмный угол, а там и нет ничего, я сама проверяла. За Ванями — глаз да глаз, всё время шалят и всё вместе, их даже путают, но они не братья, просто Ваня во всём подражает Ивану — ходит, здоровается, даже ложку держит, как он. Валя из богатой семьи, у него папа — инженер на тракторном, и мама не работает, у них своя «эмка». Марина самая красивая девочка в группе, а может, из всех групп самая красивая и знает это. Ну, а Машу главное — накормить, просто прорва какая-то — съест свою порцию, добавку и смотрит, ждёт, когда ей ещё дадут.

В общем, всё как-то устроилось. В подвале даже была вентиляция и узкие длинные окна под чёрным потолком. Мы по очереди ходили за водой, готовили им еду на ржавой «буржуйке» и укладывали спать. И играли, всё свободное время играли, мы старались их чем-то занять, чтобы они не думали о Нём и о том, что за ними никто не идёт. Мне повезло, что осталась именно Ольга, она всегда проводила праздники, и теперь каждый день придумывала что-нибудь новое.

Позавчера играли в Одиночество (ложишься на тюфяк лицом вниз и замираешь, будто от горя), вчера — в Потерявшегося (встаёшь спиной к стене, зажимаешь лицо ладонями, будто плачешь, и стоишь), а сегодня — в Убежище.

Убежище у нас была такая большая игра, мы в неё играли каждый день. Остальные игры считались поменьше, намного меньше. Конечно, водить пришлось мне, Ольге-то разве Снегурочку изображать, какой из неё Другой. А у меня всё получилось очень похоже, мы даже расхохотались, когда Ольга поднесла мне зеркало и я увидела свое, вернее, Его отражение — накладная борода, усы, шапка-ушанка и чёрный овчинный тулуп — так она меня нарядила. А потом мы пошли к ним — я искала их среди кроваток, бочек с краской и мешков с цементом, а Ольга мешала мне их ловить.

Они были страшно довольны, когда я находила кого-нибудь, и громко визжали, а Ольга бросала в меня подушками и расставляла грабли в чёрных углах. На ужин сварили гороховый суп с тушёнкой. Тушенки было много — тяжелые тусклые банки в смазке. А мешки с гречей, перловкой, горохом и лапшой мы подвесили на жерди под потолком, чтобы до них не добрались крысы. Они выходят в темноте, и ещё кто-то ходит ночью наверху.

По ночам кто-то ходит у дома, иногда двое. Подходят к окнам и стоят, шепчутся. А потом обойдут вокруг, и снова стоят, смотрят внутрь. Это не Он, но это его люди, я знаю. А может, это и не люди вовсе, а другие. Мы стали закладывать окна на ночь досками. А дверь крепкая, с длинным тяжёлым засовом, мы за неё не боимся. Приходят всегда ночью, иногда под утро, чёрные, их в темноте не видно. Если свои — они кричали бы в окна и стучали в дверь. Но свои все ушли, мы можем рассчитывать только на себя. И ждать. И еще бомбят каждый день, днем. Гул моторов высоко в воздухе, страшный, потом рвутся бомбы, дрожит земля. Но самолёты уходят дальше, на город, и мы привыкли. Почти привыкли.

Ночью проснулась от жажды и услышала их. Еды много всякой, кроме хлеба, а вот воды не хватает. На реку ходить — далеко, и вода в ней грязная, в нефтяных разводах, в ней плывут брёвна, деревья и трупы, и подниматься тяжело с вёдрами на высокий берег. Прямо за домом родник, вода течёт из трубы тоненькой струйкой. За пару часов набирается ведро. Мы ходим, меняем вёдра по очереди. Я попила и снова легла, стала их слушать. Слов было не разобрать, но я сразу поняла, что они говорили о нас. А потом кто-то третий шикнул и всё стихло. И я поняла, что всё бесполезно. Подвал, крепкая дверь с засовом, наша игра — всё это бесполезно. Они выбраны. Он придёт за ними и заберёт их с собой, в свою Армию нежити. Ему именно такие и нужны — невинные, не знающие добра и зла. А нас Он, может, даже наградит, за то, что присматривали за ними. Например, оставит в живых. И мы останемся жить в подвале, будем варить кашу с тушёнкой и ходить на родник за водой по очереди. Но уже без них.

Утром меня разбудила Ольга. Все ещё спали.

— Слышишь? — спросила она.

Я прислушалась. Было тихо, но снизу, прямо из-под земли, шла дрожь, земля дрожала.

— Это Он, — сказала Ольга.

Я выбежала наверх и встала на террасе, усыпанной осколками стекла. По степи шла колонна. Впереди танки и за ними бронированные машины. Серые с чёрными полосами, будто вымазанные сажей. Последняя машина остановилась, потом повернула в нашу сторону. Я спустилась вниз, закрыла дверь на засов, подняла лежавшую на земляном полу подушку, села на топчан рядом с Ольгой.

— Он здесь, — сказала я.

Она молчала. Я взяла еще одну подушку, ещё.

— Пойдём, — сказала я, — поможешь.

— Ты уверена? — спросила она.

— Да. Ты ведь знаешь, что Он сделает с ними. Пошли.

Мы подошли к первой кроватке, на которой спала Лиза. Я встала перед ней на колени.

— Ноги держи, — сказала и накрыла ей лицо подушкой, навалилась всем телом и лежала так, пока маленькое тело не затихло.

А Ольга держала ноги. Мы сделали это еще пять раз — я вставала на колени с подушкой, каждый раз с новой подушкой, а Ольга держала ноги.

Потом мы сидели рядом на топчане, а они лежали, с подушками на лицах — тихая Лиза, вежливый Валя, белобрысые крепыши Иван и Ваня, красавица Марина и толстая Маша, которая всегда всё съедала и просила добавки. Солнечный свет пробивался сквозь доски на окнах, косыми полосами ложился на тёмные стены. Мы молчали и не смотрели друг на друга и ни о чём не думали.

И когда Он стал бить в дверь железными кулаками, я даже не повернула головы.