Беспокойное дежурство

Как где-то уже обещал, история из моей жизни, случившаяся в бытность мою «сторожем-консультантом» в организации, занимающейся обработкой камня. Под обработкой камня подразумевается создание ваз, чаш, несложных скульптур, заборов, плитки и, помимо всего вышеуказанного, надгробий. Пошёл я туда работать незадолго до окончания института (меня вообще по жизни тянет на приключения), так как место тихое, в частном секторе, недалеко от дома моего. Рядом трамвайные пути проходят, а за ними парк со ставком. Дежурил я там с 21:00 до 8:00, через ночь. Охранять продукцию особой нужды не было — даже если подымешь плиту, далеко с ней не убежишь. Охраняли оборудование и инструмент, да ещё раз в год пьяниц и подростков гоняли.

Контора эта называется «Каменный цветок», и, к слову, существует до сих пор, представляет собой будку для охраны, будку для собаки, вагончик, где работают художники, и двор, в котором расставлены заготовки, образцы продукции попроще и готовые заказы, в основном надгробные плиты. В самые напряженные месяцы, которые летом случались чаще, чем когда-либо ещё, двор походил на кладбище: надгробия с портретами и без, вазы из чёрного гранита и мрамора ровными рядами были расставлены перед будкой охраны. Окно сторожки, внутри освещаемой только настольной лампой и монитором видеонаблюдения, выходило как раз на эту идиллию, и созерцать её всю ночь напролёт вскоре надоело. Я стал, по совету сменщика, проводить ночь в вагончике художников, где было много света и часто было с кем пообщаться.

Почти каждую ночь кто-нибудь из художников оставался работать до утра. Дело в том, что люди, как известно, имеют свойство умирать, а контора наша находилась в 300 метрах от одного из крупнейших городских моргов, да и визитки там наши лежали в регистратуре, так что недостатка в работе у художников не было. Бывало, по 3-4 надгробия за ночь выстукивали. Вечером грузчики привезут полированную плиту, сгрузят, а девочки всю ночь её обрабатывают.

В ту ночь я заступил на дежурство, как обычно. Отзвонился начальству, назвался, сказал, что смену принял. Понаблюдал в камеру закрытую калитку, совершил обход, повозился с овчаркой Джимом, своим бессменным коллегой, и пошёл в вагончик к художникам. На часах было 22:40.

В вагончике сидела Оксанка, девушка года на 4 старше меня. Обычно на ночь она не оставалась, так как у неё дома был маленький ребенок, которого она сама воспитывала. Порасспросив её, вызнал, что сынок поехал с бабушкой к морю, вот и пытается Оксана немного лишних денег заработать. Сидели мы, болтали. Она бабулю какую-то в граните запечатлевает, время от времени сверяясь с фотографией, а я в окно поглядываю, к Джиму прислушиваюсь. Оксана какой-то большой этап бабулиного портрета закончила, и мы сели чай с печеньем попить. Говорим о том, о сём, анекдоты травим.

В полночь я, как обычно, решился на обход территории. Дело в том, что до полуночи ещё случались заказчики: то заплаканные родственники окончания вскрытия ждали да засиделись, то дядька какой на дорогой машине по дороге с работы заглянет. После полуночи, как правило, забредали только пьяные и хулиганы из парка, поэтому мы всегда спускали в это время Джима с цепи. Этого хватало, чтобы остудить пыл всяких там полуночных искателей приключений.

Спустив Джима, я вернулся в вагончик. Оксана продолжала работать над портретом бабушки, а я уселся на стул у открытой двери вагончика и стал наблюдать за улицей, между делом общаясь с художницей и слушая мерное постукивание её молоточка, иногда перемежающееся с жужжанием дреммеля.

Сначала моё внимание привлёк Джим. Собака просто бегала кругами по двору, но я, не помнивший такого времени, когда у меня в доме не было собаки, знал, что здоровые, и главное, спокойные псы так себя не ведут. Джим описывал круг за кругом, и я подозвал его. Собака подошла, прижав уши и виляя хвостом, и я услышал, что наш храбрый сторожевой пёс тоненько поскуливает.

Я погладил Джима, сказал ему что-то успокаивающее, достал из кармана леденец «Дюшес» с мягкой начинкой, которые он очень любил, развернул обёртку и протянул ему. Джим понюхал конфету, открыл пасть, чтобы взять её, но внезапно, навострив уши, посмотрел в сторону тёмной громады парка через дорогу. Собака заскулила ещё громче, и, снова прижав уши, спряталась в будку.

Поднявшись со стула и пробормотав Оксане что-то вроде «я на обход», я вышел во двор, освещённый единственным фонарем, висящим на стене сторожки. Моё внимание привлекло движение в парке. Из тёмной аллеи вышел прилично одетый парень, посмотрел влево и вправо и трусцой перебежал проезжую часть. Молодой человек направлялся к нашим воротам, а я стоял посреди двора как вкопанный. Только когда он отворил нашу калитку и с приветливой улыбкой зашагал по направлению ко мне, я понял, что и дубинка, и перцовый баллончик остались в вагончике у художников.

— Здравствуйте, — протянул мне руку парень. — Это же у вас тут каменные изделия делают?

— У нас, — только и смог ответить я. Его руку я, опешив, не пожал.

— А можно, я пока посмотрю? — спросил ночной гость, и я заметил в его взгляде какую-то едва уловимую «остекленелость», которую тут же отнёс на счёт выпитого им алкоголя или употребленных веществ.

— Смотрите, пожалуйста, — ответил я. — Только руками не трогайте.

Молодой человек поднял руки ладонями ко мне в защитном, почти комичном жесте. Джим так и не высунулся из будки, и о том, что у нас собака во дворе, я парня предупреждать не стал. Странный он был какой-то, как мне показалось. И, как говорят в народе, «оказалось, не казалось».

Я осторожно прошел в вагончик, стараясь не терять этого парня из виду. Он ходил между рядами продукции, осматривая камни, надгробные плиты и вазы. Один раз даже потянулся, чтобы потрогать, но с улыбкой одёрнул руку, будто вспомнил, что я его просил не трогать ничего. Я взял дубинку и перцовку, подвесив их к поясу. В руку взял тяжёлый мощный фонарь, которым можно было и ослепить, и «приголубить», в случае чего. Оксанка была увлечена работой, и я хотел было предупредить её, чтоб милицию вызывала, если я не вернусь, но в последний момент понадеялся на свои собственные силы и вышел в ночь.

Парень сидел на корточках у двух полированных плит из красного и чёрного гранита. Услышав меня, он обернулся и, одарив меня улыбкой, спросил:

— А как вы лично думаете, какой памятник лучше? Чёрный или красный?

Вопрос застал меня врасплох. Чего-чего, а такого вопроса от молодого парня едва ли старше меня я не ожидал.

— Мне всегда нравился чёрный цвет, — наконец ответил я. — И портрет на нём чётче видно, и изображение дольше продержится. Но чёрные дороже.

При этих словах парень отмахнулся:

— Да что вы! Мне лишь бы качество было. Чтобы помнили. Чтоб как живое лицо было.

— Будет! — говорил будто бы не я. Как-то неосмысленно вырвалось.

Парень засмеялся, встал с корточек, и, достав из нагрудного кармана визитку и ручку, попросил написать на ней наш телефон. Я ответил, что сейчас нашу визитку ему принесу, но парень, взглянув на свои недешёвые часы, сказал, что времени у него мало, поэтому попросил продиктовать. Я продиктовал, он записал и сунул визитку обратно в карман. Я успел разобрать имя, напечатанное на визитке: Парамонов В. В.

Молодой человек попрощался со мной и развернулся, ещё раз взглянув на часы. Залаял Джим, да так громко, что я повернулся к его будке и прикрикнул на пса, чтоб тот не пугал клиента. Когда я повернулся снова, чтобы попрощаться с ночным гостем, его уже не было.

Я вернулся в вагончик, вскипятил чайник и налил кипятка в чашку, отправив туда же три пакетика чаю.

— Ты с кем там болтал целых три часа? Я уже думала, ты меня бросил тут совсем, — голос Оксаны звучал нарочито обиженно. — Девушка одна среди ночи сидит, а вокруг и поговорить не с кем.

Я как-то отшутился, удивившись, что отсутствовал так долго. Оксана давно закончила портрет бабульки и уже набила большую часть изображения какого-то бритоголового пухлого мужчины. Значит, я действительно долговато был в отлучке. За окном начинало светать…

Утром мы со сменщиком посмотрели запись с камеры наблюдения. Вот я выхожу из вагончика и угощаю Джима конфетой. Вот пёс убегает в будку, а я, повернувшись спиной к камере, смотрю в сторону калитки. Вот я показываю рукой на продукцию и ухожу в вагончик… С часу ночи до четырёх утра я хожу по двору один с фонарём в руке, задерживаюсь у двух пустых плит — из красного и чёрного гранита. Мои губы шевелятся, будто я с кем-то общаюсь, но никого рядом нет.

Домой я вернулся в подавленном состоянии и провалился в сон. Потом взял два отгула и всю неделю ходил как сомнамбула. В конце концов, списав всё на переутомление, вернулся на работу, заступил в смену.

Вечерний обход прошел как обычно. В вагончике трудился Дима, ещё один наш художник. Я с ним особо не общался, он был замкнутым, дотошным и неинтересным собеседником. Все темы сводились к тому, как ему плохо живется на белом свете. В общем, до утра я просидел в сторожке, а в 6:40, как обычно, заглянул в вагончик, где сидел и дремал Димон. Растолкав Дмитрия и перекинувшись с ним парой слов, я вышел во двор и пробежался взглядом по готовым плитам и вдруг обомлел: с надгробного камня на меня смотрел тот самый парень, а под его улыбчивым лицом ровными буквами была высечена надпись, гласившая: «Парамонов Вячеслав Викторович, /какое-то число, не помню уже/ 1985 — 14.07.2009».

Ноги подкосились, и я еле дошел до сторожки, тупо уставившись в настенный календарь. Ночь с 13 на 14 июля наступила как раз тогда, когда он пришёл к нам во двор. Я закатил глаза и вылил на голову полбутылки холодной минералки…

Уже позже, где-то в следующую смену, я узнал, что Парамонов этот был каким-то то ли бизнесменом, то ли кандидатом в депутаты, а в ту ночь он погиб в драке в том самом парке через дорогу. Парня ударили ножом в шею, и он перед смертью успел пробежать метров 40 дальше по аллее. Когда его жена вся в слезах пришла заказывать памятник, она спросила у наших сотрудников, какой лучше — красный или чёрный. Не дождавшись ответа, выбрала чёрный. Как он и хотел.