Тухлый Яр

Война меняет людей. Страшным, непредсказуемым образом, причём очень быстро. Ещё неделю назад я, простой работяга, прошедший срочку после ПТУ и теперь мирно варивший газовые трубы, тискался со своей девушкой и мечтал о свадьбе и счастливой семейной жизни в маленькой уютной квартирке, подаренной нам родителями, о том, как буду воспитывать своих детей, которых должно быть не меньше трёх. Сегодня — младший сержант отдельной механизированной бригады наших доблестных вооружённых сил. Да, я мог откупиться, и мною двигал отнюдь не патриотический долг, нет — я бы предпочёл удрать со своей любимой и родными куда подальше и забыть это всё, как страшный сон, но наглости просить у её родителей денег не хватило. Ладно, придумаю что-нибудь, в крайнем случае можно отстрелить себе палец, и сразу комиссуют, — так я рассуждал.

Неделю я стоял на постах в караулах. Несмотря на сержантское звание, меня определили стрелком в отделение сержанта Стёпки (Пидора). Это было напрочь отбитое на всю голову животное, ненавидившее всё живое; несмотря на погоняло, в разговорах с ним никто его так не называл, рискуя отхватить в лучшем случае тяжёлую оплеуху с лёгким сотрясением. Здоровенный детина, как два меня, имевший боевой опыт, конфликт с ним не был нужен никому. С нами два его кореша — Сашок (Дрыщ) и Тарас (Боров). Сашок резко контрастировал со Стёпкой, погоняла не просто так даются: дрыщ-забулдыга, но резвый и наглый — стереотипная шестёрка, а Тарас, несмотря на типично украинское имя, напоминал мне скорее Соловья-Разбойника из старого советского фильма; всем лет по 35-40. Ну и ещё трое молодых пацанчиков вроде меня, я особенно скорешился с Петрухой, оказавшимся моим земляком.

Наше первое боевое задание. Основные силы ещё утром продвинулись вперёд на несколько десятков километров, а нас оставили зачищать освобождённое село от оккупантов, которые могли засесть в домах и укрытиях. Я не имел никакого боевого опыта, единственное, что я освоил за время срочной службы, — сборка-разборка АК-74 и караульный устав. Несколько сержантских занятий, которые довелось посетить к концу службы, заключались в том, что мы драили комнату для занятий, пока взводный на пару с замом по воспитательной работе опустошали очередную поллитрушку. Но страшно не было, наоборот, меня охватил некий азарт, чувство опьянения, какое даёт вседозволенность: с оружием в руках я вершил судьбы людей, мог зайти в любой дом, и всякий, кто окажет сопротивление, будет убит на месте.

Продлилось это недолго. Село представляло собой крайне удручающее зрелище: догорающие дома, большая часть из которых разрушена в той или иной мере. Я представлял, как они выглядели ещё месяц назад, как здесь кипела жизнь. Я вообразил, как на том лугу совсем недавно деревенская старушка пасла своих коров, на соседнем поле ребятня гоняла в футбол, а на лавочке возле разрушенной хаты дедушка нянчил своих внучек, приехавших к нему из города. В таком доме могли бы жить мои родные, я с будущей женой. Мне стало не по себе, было непривычно ощущать себя в роли чистильщика среди адских руин. Особенно тошно стало, когда по дороге начали попадаться трупы — наших, оккупантов, мирных, женщин, детей. Что они тут делали? Я думал, что весь мирняк давно свалил отсюда. Я впервые видел мёртвых людей не на похоронах. Некоторых распидорасило так, что я даже боялся взглянуть в ту сторону. Особенно запомнилась девочка лет пяти, лежавшая в канаве лицом вверх с широко раскрытыми глазами и вывороченной грудью, руки которой тянулись в сторону валявшихся метрах в пяти стариков. Я вдруг вспомнил свою маленькую сестрёнку, которой только что исполнилось шесть, и меня стало трясти в ужасе и гневе. Находиться рядом было физически тяжело, я попытался найти тряпку, чтобы хотя бы кинуть ей на лицо, но не удалось, в итоге я её просто столкнул вниз по канаве.

***

Нам выделили одну улицу и прилегающие территории. Мы планомерно обходили дом за домом и участок за участком. В одном доме мы нашли семью, которую перед смертью явно пытали. Не знаю, какому зверью и зачем понадобилось их потрошить и отрубать конечности, я был уверен, что наши на такое неспособны. Я дослал патрон в патронник и держал палец на спусковом крючке, моему примеру последовал и Петька, но наша пиздота вела себя более развязно. Сложилось впечатление, что они знали больше нашего, поэтому целью имели отнюдь не зачистку местности. С автоматами за спиной, Дрыщ с Боровом выискивали в домах ценности, деньги, бухло и пожрать. Нас это, конечно, возмутило:

— Слышь, Дрыщ, а вы тут не охуели? Ты в курсе, что у нас положено за мародёрство?

— Закрой ебало, Перхоть, пока сам тебя здесь не положил вместе с этими уродами!

Я не нашёл, чем возразить. Перхоть — это теперь было моё новое погоняло. Ну хоть не Пидор, и на том спасибо.

Мы шли дальше, не встречая ни сопротивления, ни признаков жизни вообще. Чуть поодаль проезжал УАЗик с офицерьём. Не успел я повернуть голову, как по нему отработал, должно быть, КПВТ из укрытия, за секунду превратив его в решето. Позиция пулемёта находилась метрах в тридцати по направлению нашего движения, мы быстро разглядели там замаскированный БТР. Пидор завопил: «За мной, бегом!», хотя в тот момент мы уже и так забегали в ближайший двор за угол дома. УАЗик загорелся и через пару мгновений взорвался, осколком ранило в ногу Петруху, впрочем, несильно.

Мы планировали занять оборону в доме и вызвать гранатомётчиков, но ждать не пришлось: буквально через минуту БТР, оставленный в засаде, был поражён из РПГ, другая группа чистильщиков была направлена для обследования позиции. К нашему удивлению, во дворе стояла будка, где завывала, будучи напуганной стрельбой, живая собака. Пидор дал команду осмотреть хату и по дороге пристрелил несчастное животное. Я решил, что это вполне гуманно, если местные бежали, бросив собаку погибать от голода, даже не отпустив с цепи. Можно представить наше изумление, когда в доме мы обнаружили вполне живых и относительно здоровых гражданских. По виду было понятно, что это семейка алкоголиков, которая по какой-то причине решила не эвакуироваться, возможно, встретила боевые действия в алкогольной коме. Ханурик, его жена и двое детей.

Ханурик пытался что-то сказать, но тут же получил прикладом в лицо от Борова и упал, после чего Пидор вытащил нож и перерезал лежащему горло. Я охуел, как и все молодые. Петька, искавший, чем перевязать ногу, хромая, подошёл и выпалил Стёпе в лицо:

— Что ты делаешь, мразь? Это же гражданские! Я доложу командиру.

— Ебальник прикрой. На первый раз прощаю, на второй будешь лежать во дворе возле параши с гранатой в очке. Это грязь, биомусор, алкашня ебаная, таких нужно уничтожать.

Подключился Вовка, другой малый:

— Да ты же сам та ещё пьянь!

Он был прав. Мы все отлично знали историю Стёпки. Как я уже говорил, погоняла даются не просто так. Года четыре назад этот персонаж, едва подписавший контракт, сразу же успел прославиться своими пьяными подвигами. Увольнять его никто не хотел, живой силы и так не хватало, но командование он порядком подзаебал. Последней каплей стала сцена, когда эта ужратая свинья ползала на карачках перед штабом и во всю глотку хуесосила комбата, его матушку, министра обороны, президента и вообще всех, кого была способна вспомнить. Комбат в тот момент тоже был поддатый и, оскорбившись, решил это так не оставлять. Выйдя вместе с начальником штаба и ещё каким-то старшим офицером и избив пьяное тело, он взял нескольких солдат и приказал оттащить его за забор и привязать к дереву, мордой в ствол. Несколько дополнительных ударов в печень, ведро холодной воды для протрезвления, спущенные штаны… Не знаю, сколько часов они глумились над ним, пердоля в очко, засовывая бутылку, а под конец обоссав с ног до головы, но в больничке он лежал месяца два. Видимо, в тот момент Пидору крышу и сорвало.

Нам, конечно, было стрёмно служить под началом петуха, но сделать мы ничего не могли. Обращаться к нашему комбату? Так он всё знает, сам же прилюдно называет Стёпку не иначе как Пидором. Да и от самого Пидора огрести пиздов лишний раз не хочется. Приходится терпеть, командиров не выбирают.

Вовка тут же был уложен хуком в нос. На фоне, сидя на обгоревшем матрасе, кричала жена зарезанного алкаша, Пидор скомандовал: «Дрыщ, успокой девушку». Сашок так же вытащил нож, набросился на неё и стал остервенело колоть, пока ты не замолчала, издавая лишь приглушённый хрип. Боров в этот момент обшаривал дом, надеясь найти хоть что-нибудь ценное. Оставалось два ребёнка: мальчик лет шести и девочка лет восьми-девяти. Пидор схватил обоих, положил на пол, сел на одного сверху и приказал Дрыщу держать второго. Начал он с того, что выбил обоим зубы рукоятью штыка. До меня не сразу дошло, что он собирается сделать.

— Знаешь, Сашок, не люблю начинать со рта, они часто дохнут, захлебнувшись кровью и слюнями, дети любят сзади. Только просто так не вставишь, надо сперва целку сломать, ножичком. Подготовь пока меньшого, а я этой сучкой займусь.

Дети визжали громко, хотя рты им заткнули тряпками, но недолго. Когда выродки начали наживо резать несчастных, меня стошнило, и, поймав взгляд Тараса и всё поняв без слов, мы взяли под руки Вовку и вытащились на улицу. Меня мутило, мы все слышали, как под гоготание и улюлюкание они трахали агонизирующие детские тела, но сделать мы ничего не могли, иначе бы нас положили рядом с ними. Возможно, и поступили бы точно так же. Я взглянул на товарищей и по лицам понял, что даже не стоит пытаться приструнить озверевшее быдло, меня никто не поддержит. Когда всё было кончено, Дрыщ вышел и скомандовал:

— Перхоть, найди какую-нибудь горючку и подожги хату.

Я побежал в сарай, но там было пусто. Обойдя дом по кругу и ничего не найдя, мы с Петькой вернулись в дом, стараясь не смотреть на плоды зверств нашей пиздоты, и подожгли дырявый и уже не раз горевший диван. Дымил он, конечно, знатно, и мы поспешно выбежали во двор и далее на улицу. Когда Пидор понял, что дом не горит, я закономерно получил пиздов, но возвращаться мы не стали, справедливо рассудив, что ни у военной прокуратуры, ни у кого бы то ни было ещё вопросов не возникнет: все преступления автоматически списываются на оккупантов. Ещё через полчаса нам сообщили, что наступление наших частей захлебнулось, передовые отряды накрыло «Смерчем», и теперь нам приказано занять оборону в уцелевшем доме на той стороне оврага, который спускался по другую сторону от нашей улицы и был метров сто шириной. Эта часть села была зачищена, здесь не оставалось ни одной живой души.

***

Смеркалось, мы едва успели оборудовать огневые позиции. Из нас, молодых, организовали караул на ночь, а пиздота продолжила веселье с добытым бухлом. Чтобы мы не мешали, нас выставили в сарай позади двора. Мы все ходили в полном охуевании. Здоровая психика может выдержать испытания, которые преподносит война: убийства, стресс, ежеминутную угрозу смерти, потерю товарищей, ранения, запредельные нагрузки, пытки, но не это. Я сомневался, смогу ли взглянуть на мир прежними глазами и когда-нибудь забыть этот ужас.

Итак, первые два часа — мои. Я сел на лавку возле выхода и закурил. Отсюда я мог обозревать овраг и большую часть села. Был полный штиль, так что лишь камыш, росший в низине, и канонада где-то на горизонте нарушали тишину. Со стороны оврага несло тухлятиной, прелыми портянками и гнилью. Стало понятно, почему село называлось Тухлым Яром. Впрочем, и село это напоминало лишь отдалённо — ни церкви, ни сколь-нибудь выдающегося здания администрации, сплошь одноэтажные хаты, перемежающиеся лугами, это был скорее хутор. Выкурив две сигареты из пачки, которую подобрал в разрушенном магазине, я начал бродить вокруг дома, но меня всё так же трясло. Я заплакал, мои силы были на исходе. Где-то через час вышел Дрыщ, поссать. Я вытер лицо и попросил стакан водки. Дрыщ засмеялся, но вынес; я залпом осушил стакан, и оставшийся час пролетел значительно проще. Сменил меня Вовка, а я пошёл в сарай и задремал в стоге сена. Следующий мой выход был уже под утро, и мы просто сидели с Петькой на лавке, обсуждая мирную жизнь в надежде забыть о произошедшем.

Приказали окопаться поглубже и готовиться к обороне, чем мы и занимались весь день. Заебавшись, под началом Борова пошли по соседним домам за провизией. Это оказалось сложнее, чем вчера: команда, которая зачищала этот район, выгребла всё подчистую, остальное оказалось завалено или сгорело. Но мы справились и устроили неплохое застолье, на этот раз Пидор не выёбывался и позволил выпить вместе с ними.

Следующая ночь, я опять в первой смене. Тишина начала напрягать. Я старался не всматриваться в ту сторону, откуда мы сюда перебрались и вообще не выглядывать за пределы двора. Так прошло около часа. Ближе к полуночи мне показалось, что что-то промелькнуло в темноте метрах в двадцати от выхода со двора. Я решил списать это на глюки на почве пережитых потрясений и стресса, но через пару мгновений я услышал шуршание где-то в овраге. Ночь была безлунной, пользоваться фонарём запрещено, поэтому что-то разглядеть было решительно невозможно. Меня пробрал озноб от макушки до пяток, я замер и устремил взгляд в сторону оврага, стараясь не шевелиться. Снова тишина, которая начала врезаться в мозг и оглушительно звенеть. И вдруг на горизонте какой-то огонёк — как раз в районе того самого дома, и через мгновение снова ничего. В очередной раз охуев, я зашёл в «командирскую» хату и доложил о произошедшем, в результате чего был закономерно послан нахуй. Сменившись, я не смог заснуть, и вместе с Вовкой, заступившим на пост, всматривался в даль. Мы снова услышали шуршание. Что это могло быть? Вражеские диверсанты? Собаки, обгладывающие трупы, валявшиеся под развалинами и в канавах? Не хотелось об этом думать. Мы снова сообщили об этом Пидору, и всё так же были посланы.

Мой второй выход. Перед этим я должен был пару часов поспать, чтобы вдруг не отключиться на посту, но не смог заставить себя сомкнуть глаза. Я лежал и снова думал о той вопиющей дичи, свидетелем которой мне не посчастливилось стать. Раз за разом, словно зацикленная плёнка, сцена произошедшего в том доме прокручивалась у меня в голове. Но это было не самое страшное. Страшнее оказалось то, что во мне что-то переломилось: меня это стало возбуждать. В самом прямом, сексуальном смысле. Я начал ненавидеть себя за это, пытался отогнать столь мерзкие мысли, но ничего не получалось. Я, вопреки уставу и здравому смыслу, положил автомат и попытался делать какие-то приседания, отжимания, прыгал на месте, умылся ледяной водой, которая ещё не успела замёрзнуть в валявшемся рядом тазу, чтобы привести себя в чувства, но общая усталось просто подкашивала меня, а мысли никуда не уходили. Я думал о своей девушке, но и это помогало мало. Наконец, я решил прибегнуть к более действенному методу. Я решил, вооружившись мыслями о любимой, пойти подрочить. Это, знаете ли, эффективнее, чем скакание в каске.

В потёмках я добрёл до сортира, зашёл и поставил в углу автомат, стараясь не задеть размазанное по полу дерьмо, снял штаны и сел, будто сру — на случай, если вдруг кто-то решит доебаться, — а сам стал наяривать. Наяривал я долго, пытаясь представить наши любовные забавы. Но воображение рисовало не их. Оно рисовало ту картину, которая произошла вчера в доме, лежащем через овраг и прекрасно отсюда видимый, если бы не темень. И чем сильнее я передёргивал свой затвор, тем сильнее меня это возбуждало. Я ничего не мог с собой поделать.

Я перестал сопротивляться и решил поддаться своему подсознанию, рисовавшему кошмарные образы, надеясь, что по окончании это пройдёт. Я душил змею всё сильнее, мне это начало нравиться до такой степени, что я перестал воспринимать окружающую действительность, пока дверь чуть ли не с петлями не вырвал невесть откуда взявшийся Пидор, тут же включивший фонарь мне в лицо:

— Ооо, Перхоть, да ты тут дрочишь? Не на меня ли, хуесос?

Ответить я не успел. Удар тяжёлого ботинка в грудину погрузил меня всей жопой в очко сортира.

— Значит, так. Как отмоешься, поднимаешь Сашка, и вместе с ним пиздуете в ту хату, где мы вчера повеселились. Ещё раз всё прочёсываете и докладываете по рации, потом бегом назад, он в курсе. Всё уяснил?

Как я понял, Пидор теперь сам увидел там что-то подозрительное. Мне повезло, что очко оказалось не слишком широким и я погрузился туда не полностью. Со спущенными штанами, я бродил в темноте по двору, пока не нашёл какой-то кран — воды в нём, разумеется, не было, но была в канаве, отходившей от него. На моё счастье, она не успела замёрзнуть. Кое-как смыв дерьмо, прилипшее к ляжкам, я разбудил Петруху, чтобы он поставил на пост кого-то вместо меня, а сам пошёл за Дрыщом. Последний, как и ожидалось, валялся пьяным бревном рядом с кроватью, занятой Пидором. Большого труда мне стоило его растолкать.

Короткими перебежками, насколько это позволяло состояние Дрыща, мы пересекли овраг и, пробежав ещё несколько метров, оказались перед той злополучной хатой. Трупы никто не убирал, поэтому перспектива снова их узреть в тусклом свете фонарика ввергала меня в панический ужас. Я попросил Дрыща пойти вперёд, но он лишь отвесил мне подсрачник, сказав, что обойдёт дом с другой стороны, а ты, мол, пиздуй с этой. Оставалось подчиниться. Я вошёл через парадный вход, тихо пробрался в большую комнату, стараясь не светить на пол и двигаться вдоль стены, но вскоре споткнулся о какой-то мешок (как мне хотелось думать). Я отскочил в сторону, угодив в липкую лужу, и замер, стараясь не производить ни малейшего шороха, далее короткими шагами стал перемещаться в сторону кухни. Несмотря на мороз и выбитые окна и двери, воняло ещё сильнее, чем тогда, - это был знакомый мне запах скотобойни. Я прислушался, надеясь услышать голос Дрыща, но, к своему ужасу, услышал непонятное хлюпанье и что-то среднее между чавканьем и рычанием со стороны той самой кухни. Чуть ли не на носочках, насколько это возможно в боканах, я просочился в дверной проём и тут же чуть не осел на пол: в максимально приглушённом свете фонаря у стола находилось нечто. Бесформенная звероподобная масса, жадно, со злобой поглощавшая какую-то субстанцию со стола, она стояла ко мне тем, что можно было бы назвать спиной. Пребывая в шоке, я всё же попытался сохранить инициативу, резко снял автомат с предохранителя и с громким криком разрядил в чудовище весь магазин…

Пришёл в себя я как раз в тот момент, когда в комнату вбегал Дрыщ. Прямо передо мной брюхом кверху лежала туша Тараса с окровавленным куском сала в зубах. Санёк, быстро сообразив, что произошло, вырвал у меня из рук автомат, оглушил ударом приклада по каске и вызвал по рации Пидора. Тот примчался буквально через пять минут с двумя малыми. Били меня сильно и долго. В какой-то момент я потерял сознание и лишь на мгновение пришёл в себя от жуткого свиста и грохота, чтобы тут же вновь провалиться в беспамятство.

***

Очнулся я лежащим на каком-то брезенте прямо на грунте. Была ночь. Я быстро сообразил, что нахожусь в расположении части, увидев нашу фельдшерицу Оксанку, снующую между телами, которые лежали тут же и издавали непрерывную какофонию стонов и криков, временами сливавшуюся в непереносимый вой. К сожалению, Оксанка за свою жизнь пересосала больше членов, чем прочла букв медицинской и вообще какой бы то ни было литературы, и помочь нам при всём желании не могла, поэтому просто в панике бегала между ранеными.

Болело всё, голова просто раскалывалась, возможно, в буквальном смысле, хотя и была туго перемотана бинтом. Почему-то сильно болела промежность, особенно сзади. Я ничего не мог вспомнить, собраться с мыслями, на чём-то сконцентрироваться, кроме звона в ушах. Временами я терял сознание, потом приходил в себя, чтобы уставиться в небо и рассматривать звёзды. Я попытался повернуть голову — кое-как получилось: рядом со мной лежало тело Пидора, судя по цвету, не очень живое, и один из малых с оторванной рукой. Отвернувшись, я снова уставился вверх, пытаясь абстрагироваться от обстановки. Не могу сказать, сколько я так пролежал.

Перед глазами плыли и мелькали мушки и узоры, сосредоточить взгляд на какой-то одной звезде не удавалось. И всё же я разглядел одну, особенно яркую. Она медленно плыла по небу со стороны горизонта, плыла в мою сторону. В какой-то момент мне стало казаться, что это комета с хвостом, хотя это могло быть особенностью повреждённого восприятия, которое не справлялось с движущейся картинкой. Что это было? Галлюцинация? А может, это душа кого-то из замученных нами гражданских витает в небе, собираясь кого-то забрать? Может, меня? Пока я пытался пережевать эту мысль, звёздочка становилась всё ярче и ближе, и я наконец перестал сомневался в её реальном существовании…

Вспышка. Удар. Последним, что я услышал, был дикий поросячий визг и пронзающий ледяным кинжалом сердце, полный отчаяния вопль: «ТА ЗА ЩООООООО???»…