Эмми Харпер

Что вы знаете о боли? Боль манипулирует - вы больше никогда не схватите шершня, будучи единожды ужалены. Боль мотивирует - вы бьете своего соперника с невиданной яростью, лишь бы ему было как можно больнее. Боль истощает - и долгими невыносимыми вечерами вы плачете о потере любимых. Боль убивает...

Увы, смею сказать, что эти правила действуют не для всех. Нет, сейчас я не имею в виду людей, с синдромом Бельмонда, которые не способны физически чувствовать боль. Но я говорю о тех, кто сумел обуздать и покорить самое жестокое и властное свойство наших тел.

Я знаком с Эмми Харпер еще со школы - мы пели в одном хоре, и случилось так, что мы поступили на один факультет в "Беркли". Будучи в новой и чужой обстановке, мы решили держаться вместе, словно этого хотела сама судьба. В отличие от многих знакомых мне музыкантов, которые были несколько замкнуты или наоборот - чересчур заносчивы, Эмми была легка и приятна в общении. Ее настроение быстро передавалось окружающим - она была "своячкой" в любой компании. Но было в ней и нечто такое, что никак не сочеталось с характером жизнерадостного энергичного подростка. Видите ли, порой ей нравилось делать странные для большинства людей вещи, вроде того, чтобы насквозь проколоть булавкой кожу на руке или на спор держать руку над горящей свечкой, пока на ней не появятся ожоги. Причем делала она это так непринужденно, словно это были вещи из разряда "само собой разумеется". А однажды она пришла на лекцию с золотой брошью, приколотой... прямо на тело! Преподаватель выгнал ее из аудитории. Я уже не говорю о таких банальностях, как пирсинг в носу, бровях, пупке или татуировках. Да, Эмми Харпер умела удивлять.

Я, как человек, питавший к ней определенные теплые чувста, считал эти "мазохистские" наклонности ужасной глупостью и нередко спорил с девушкой по этому поводу. Тогда я вел себя, скорей, как отец или старший брат, порицающий сестру. Но обиды не держались долго, тем более, что Эмми находила потрясающие и даже несколько философские объяснения своим действиям.

Тогда, когда я, не особо сведущий в биологии, считал, что боль - простая реакция нервных клеток на раздражители, она говорила, что боль-это бессмысленное и даже враждебное чувство. Это некий древний атавизм, являющийся ненужным в современном обществе и подлежащим искоренению. По устоявшейся глубокой обоснованности самой себе, боль для Эмми была ошибкой тела, дефектом, коего не должно присутствовать в развитой особи.

Второй учебный год подходил к концу. Эмми была по-прежнему веселой и общительной девушкой, однако несколько переменилась в образе, отдав предпочтение длинным платьям и балахонам темных цветов. Так же я несколько раз замечал ее с какими-то оккультными книгами, которые она читала, когда никого не было поблизости. По всей видимости, она тратила достаточно много времени на их изучение - ее успеваемость в колледже несколько снизилась. Эмми так же все реже появлялась на разного рода культурных мероприятиях. Несмотря, на ее темперамент, нельзя было отрицать, что ее перестают интересовать прежние способы времяпрепровождения: прогулки с подружками, посиделки в джаз-кафе и другие. Даже, когда я начал проявлять ей неприкрытые знаки внимания, было видно, что все ее внимание сосредоточено на чем-то другом, чём-то захватывающем и непонятном остальным.

Я не помню число, но отчетливо помню, что был четверг, когда мне пришло сообщение от Эмми, которую я не видел с воскресенья. Она просила меня приехать к ней, так же было отмечено, что дверь не заперта. Пропустив сольфеджио, я вызвал такси. Через двадцать минут я уже стоял перед дверью ее съемной квартиры, насупив брови. Сначала я постучал, однако после нескольких минут ожидания, поступил, как было велено в сообщении.
-Эмми! - Позвал я, не разуваясь, войдя в гостиную. В квартире стоял какой-то странный неприятный тяжелый запах. Девушка не вышла встретить меня, лишь отозвалась из спальни, приглашая войти. Это однозначно меня смутило, но я все же зашагал на зов.

Я вошел в комнату, уже готовый отругать ее за пропуски в колледже, но тут же уставился в непонятную картину. Шторы в комнате были туго завешены, на столе разбросаны книги и какие-то тряпки. Эмми сидела на кресле возле кровати, укутанная каким-то темным халатом или балахоном до самого пола так, что лишь ее голова и руки оставались открытыми. Черная ткань была напрочь мокрой и плотно прилипла к ее телу.
-Здравствуй, Джек! - Поприветствовала она меня невозмутимым тоном легкими нотками в голосе. - Я хочу тебе кое-что показать, но только обещай не пугаться.
Не помню, молчал я или бормотал что-то невнятное, но, кажется, говорила только Эмми.
-Мы так давно знаем друг друга, - несколько игриво продолжила она, - мне кажется, что я должна извиниться за мое поведение и несерьезное отношение к тебе.
В глазах ее блеснул прорвавшийся сквозь шторки свет.
-Я думаю, что ты хотел бы видеть меня голой, - с этими словами Эмми поднялась со своего трона. С кресла и подола ее халата на пол потянулась темная вязкая жидкость, посеяв в моей душе тревогу и смуту гораздо больше, чем ее слова. Тогда она медленно распахнула полы халата и...

Я очнулся, уткнувшись лицом в деревянный паркет. Голова трещала так, словно по ней несколько раз прошлись «балдой». Но, несмотря на это, я резко подорвался и принялся осматривать комнату. На столе все так же лежали книги, среди которых оказались углубленная анатомия, психология и пара фолиантов черной и практической магии; и тряпки с завернутыми в них несколькими ножами. Эмми не было. Все кресло, где она восседала до того, как я потерял сознание, было в багровой, уже частично свернувшейся, жидкости, идентифицировать которую не было смысла. На полу так же было несколько кровавых следов, которые исчезали ближе к двери. Я схватился за голову и сел в дальний угол спальни, судорожно вздрагивая от собственных воспоминаний.

Мир полон безумия! Я не понимаю теперь, есть ли вообще какие-то прочные законы реальности или нет. Я знаю лишь то, что этот кошмар будет преследовать меня до конца моих дней, пробираясь своими тонкими скользкими пальцами в самые недра души, чтобы вновь и вновь властвовать над снами своей жертвы. У меня произошло глубочайшее переосмысление человеческих возможностей и перевернулось восприятие объективного мира. Ведь тогда, когда полы липкого халата разошлись, мои глаза уставились в красное, влажное, ошкуренное тело.