Мрак его глаз

Это было много тысяч лет назад. Время шагает семимильными шагами и я уже не успеваю за ним. Меня окружают тысячи вещей, которым я не знаю имён. Моё сердце прекращает биться, но под моим мостом больше никто не появится. Скоро я перестану существовать, но меня это не страшит. Страшнее было раньше. Много раньше.

Мой мост находился в парке — это даже мостом сложно назвать… Так, арка, через которую изредка проходили люди, заблудившиеся в парке. Было время, когда я собирал дань за проход каждый день, когда у людей не было выбора — проходить под моим мостом, или нет. И я был наказан за свою жадность… Наказан веками тьмы и одиночества.

Меня забыли. Под моим мостом больше никто не проходил. Он зарос лесом и птицы вили гнёзда между перил моего моста.

Я жил в нём, словно устрица, неслышно и неподвижно… Я мечтал о смерти и небытие, но они не шли.

А потом начали раздаваться звуки дороги, звуки человеческой стройки, рёв бензопилы и вот уже прямо на моих глазах вырастал парк — здесь будут гулять люди, и снова под моим мостом будут ходить живые души.

И они начали ходить. Все они были холодные, ничего не боялись и сердца их были пустые и опороченные. Я ничего не мог с ними сделать, только прятался в тени своего моста и провожал их взглядом. Я уже становился слишком слаб, чтобы охотиться на людей. Это раньше, когда они проходили под моим мостом — они и ходили здесь большими компаниями, чтобы я забирал лишь одного — того, кто идёт последним, я мог справиться с кем угодно — и с ребёнком, и со взрослым мужчиной и со стариком. Я хватал его своей длинной лапой и пожирал целиком. Сейчас я не способен даже на это. Я видел, как люди бежали к выходу, отталкивая друг друга, видел их страх, их эгоизм.

И вот, как много сотен лет назад, под моим мостом проходила компания. Это были люди из далёких земель, там раньше никто не слышал о моих сородичах. Они весело шли и разговаривали. Двое из них не привлекли моего внимания, но рядом с одним из них, держа его за руку, шла девушка. Через её грудную клетку, под кожей я видел её живую душу, её красное, бьющееся, невинное, чистое сердце. На нём ещё не было отпечатка мерзости и порока. Девушке было девятнадцать лет отроду. Её звали Виктория. Она жила с матерью, отец ушёл, когда ей было десять. Училась в каком-то институте… Сейчас её держал за руку парень по имени Тима, он жил недалеко от неё там, в далёкой стране на континенте, и он хотел переспать с Викторией. Я чувствовал его желание. Возможно, потом они бы стали парой, а может, разошлись. Но для меня это было неважно — теперь она принадлежит мне.

Третьим шёл шумный весёлый парень Миша. Он что-то рассказывал, махал руками и курил. Мне было неинтересно, кто он и я даже не стал вглядываться в его душу. В руке его мелькала зажжённая палочка, приятно отдававшая жжённой травой. Я заглянул в его разум и получил знание, что это — сигарета, её курят, чтобы получить удовольствие и если у тебя нету сигареты, не будет ничего странного, если спросить её на улице.

— Ребят, извиняюсь, сигаретки не найдётся?

Девушка лучше всего почувствовала, что я вовсе не человек и вскрикнула, когда я вышел из тени. Но их глазам предстало не громадное, покрытое жёсткой кожей существо с длинным носом и горящими глазами. Я взял пример с того, что шёл за руку с девушкой — невысокий, светловолосый, слегка полный, с короткой стрижкой, одет также в рубашку, но другого цвета, в джинсы и блестящие кроссовки — я видел их на одном парне, что сношал девушку под моим мостом несколько лет назад.

Но некоторые черты я не смог устранить — жёсткая бородка, длинный, хрящеватый нос, кривоватые крупные зубы и переливающиеся всеми оттенками чёрного глаза.

Парень, которого звали Мишей, шумный и весёлый, протянул мне две палочки:

— Бери две, для земляка ничего не жалко!

— Спасибо, человек. — я взял, подкурил одну от сигареты радушно улыбающегося парня и спросил:

— А куда вы направляетесь, народ? Я тут первый день, нигде не был. Не покажете окрестности?

Девушка, оправившись от испуга моим неожиданным появлением, оказалась крайне приветливой. Большие карие глаза, каштановые волосы, небольшая грудь, скромная одежда, смуглая кожа.

— Да, конечно, мы сейчас едем на Тотнем-Кортроуд. Поехали с нами. Меня зовут Вика, а его Тим.

Блондин протянул руку мне, но раньше, чем успел её пожать, подскочил тот весёлый и шумный.

— А меня можешь звать Мишаня, патриот, комсомолец и просто красавец.

Он жал руку крепко и интенсивно тряс её. Этот парень меня напрягал. Слишком много шума. В ответ я сдавил его руку в одну четверть своей силы. Зрачки его сузились, а от лица отлила кровь. Теперь он будет тише.

— Рудольф, — бархатным низким голосом представился я. На языке моего народа это значило «злой человек». Чтобы произнести моё истинное имя, им бы потребовался месяц. Имя моё было оставлено в вечности и я пользовался ложными именами, всякий раз разговаривая с людьми.

— Окей, тогда пошли к этому Тотнем-Кортроуд. А что это?

Тим удивлённо посмотрел на меня и спросил:

— Ты что здесь первый день?

— Да. — не задумываясь, соврал я.

Это было очень странное место. Повсюду светились какие-то надписи, огромное количество трактиров, лавок с разного рода товарами и люди. Сотни, тысячи людей. В страхе я прижался к тем, кто меня сюда привёл. Таким как я запрещено покидать место, в котором мы обитаем. Я с ужасом глядел в ночное небо, ожидая там в любой момент увидеть то, что в моём народе произносили шёпотом — солнце. Под лучами страшного огненного шара такие как я мгновенно превращались в камень.

Мы зашли в Сохо и направились к какому-то бару, где, по словам всезнайки Тима проходил какой-то концерт. Вокруг нас пахло пороком. От людей несло за версту грехами и грязью. Женщины торговали своим телом, ходили вокруг высокие мужчины с чёрной, как ковка у входа на мой мост, кожей и торговали какими-то порошками. Я вдохнул запах их мыслей и почувствовал, что эти люди нарушают людские законы. Они торгуют наркотой, они пушеры, преступники. Они были похожи на меня — скрываются в свете дня, выходят на охоту в ночной тьме и собирают заблудшие души, а невинные марают, делают их чёрными.

Мы вошли в небольшой паб и подошли к липкой барной стойке. На сцене играли панки в килтах. В руках у одного из них была волынка. Услышав её звуки, я заскучал о прошлом. Я вспоминал лихие сумеречные охоты на убегающих в страхе людишек, как мы давили их дома огромными валунами, поедали их детей, превращались в людей и соблазняли их женщин, вытряхивая их разум, словно старый мешок. От счастливых мыслей меня отвлёк крик Мишани прямо в ухо:

— Пей!

Передо мной оказалась пинта тёмного холодного Гиннеса. Одним махом я осушил мелкую посудину и мне зааплодировали. Что они, не прожившие и сотни лет могут знать о настоящем пиве? Я не чувствовал ячменя, прорастающего сквозь землю, не чувствовал пивоварни. В моём желудке плескались химикаты. Меня чуть было не вырвало, но я сдержался. Вовремя заметивший моё позеленевшее лицо Тим, взял меня за плечо и повернул в сторону двери, не той, через которую мы вошли, а к другой. На двери весьма топорно были изображены женская и мужская фигуры.

— Если тебе стало плохо — сходи, облегчись.

Мне действительно было плохо — я не знал, где я, не понимал, откуда в маленьком помещении столько людей и почему волынка играет так громко, что отдаётся вибрацией в полу. Я двинулся в сторону двери, за мной сорвалась с барной стойки девушка с длинными, до пояса светлыми волосами в висячих, будто не по размеру джинсах и футболке с надписью «Warning. Drunk crossing». Она прижалась ко мне спиной и втолкнула меня в маленькую, пахнущую мочой комнату. Жестом она указала мне сесть на фарфоровое кресло с дырой посередине. Так бесцеремонно позволял обращаться себе с людьми только я. Её глаза не были человеческими. В них зелёный вплывал в красный, а посередине мерцал вертикальный зрачок. Неужели она одна из нас? И как она выдерживает это место. Я было заговорил с ней на языке её народа, но она засмеялась и покачала головой. Потом спросила с улыбкой:

— Do you have a condom? Hey? Understand me? No? Are You high or what?

Я даже не осмелился заглянуть ей в сознание, настолько всё было понамешано — алкоголь, порок, агрессия, тот странный порошок, что продавали темнокожие люди и желание. Дверь хлопнула и я остался один на один с облёванным полом, запахом мочи и изрисованными стенками. Когда я вышел из туалета, в толпе я заметил движение моей цели — это Вика искала меня:

— Ой, вот ты где, а мы думали, куда ты запропастился…С тобой всё в порядке?

Я, ещё не отойдя от события в туалете, кивнул. Я чувствовал себя страшно опустошённым. Видимо, это была какая-то ламия или гуль… А может быть, Леди в Зелёном. Она как будто высосала мою жизненную силу и я чувствовал, что я не проживу долго без пищи.

Вика, взяв меня за руку, чтобы я не отстал, протопала к барной стойке. За ней сидел Тим, от него пахло почти также как от той странной незнакомки — он был пьян, от него несло похотью и безумием. Рядом с ним сидел Мишаня и что-то ему рассказывал. Тому, видимо, было всё равно, сколько пить — адекватным он не был никогда. Я, чтобы не слушать их бессмысленные речи, пробуждённые отравой ушёл к сцене. Я умею не просто чувствовать, чем пахнут люди. Я научился узнавать их мотивы, направлять их и предугадывать их действия. Именно поэтому я встал так, чтобы Вика меня видела из любой части зала. Осталось только ждать.

И долго ждать не пришлось. После того, как группа на сцене сыграла дважды, я почувствовал, как за мой локоть кто-то уцепился. Я повернулся и увидел её. Большие карие глаза светились ужасом и разочарованием.

— Тим напился.

— Что случилось? — переспросил я — даже мой слух не позволяет всё слышать как следует в этой какофонии прекрасного инструмента и грохота какого-то железа.

— Тим напился и начал меня лапать. Сказал, что пойдём спать к нему в общежитие.

Вика всхлипнула и прижалась ко мне. Всё идёт по плану.

— Хорошо, давай я провожу тебя домой. А они пускай тут сидят. Когда протрезвеют — ты с ним поговоришь, идёт?

Она судорожно кивнула, и я, держа её под руку, вывел её из переполненного зала на пустую улицу. Вы спросите, почему я не съел её здесь, когда вокруг не было никого, кроме редких бродяг, уже расходящихся пушеров и ничем не интересующихся проституток? Я не могу питаться вне дома. То, что сейчас бродит по городу — лишь часть моего тела и души. Всё остальное, словно улитка в раковине, сидит и ждёт под мостом, пока я принесу добычу.

Мы шли по пустынным улочкам и она держалась за меня, другой рукой я сжимал её тёплую, сухую ладошку. Болтали обо всякой ерунде, она рассказывала мне о мире, а я читал её мысли и ими же отвечал. Отвечая на вопросы, придумывал несуществующие подробности. Она могла спастись. Прогулять со мной до утра, загадать мне загадку, на которую я не найду ответа. Но я был слишком стар. Я уже знал все эти уловки, но никто не знал моих. Сеть затягивалась всё сильнее, я шёл и вёл её в самую свою пасть.

Вот и чугунная ковка ворот парка. Они были закрыты, пока я не подошёл. С тихим скрипом одна из створок отворилась раньше, чем мы подошли к ней. Вика испуганно вжалась в моё плечо.

— Ветер. — объяснил я, ругая себя за торопливость.

Темнота поглотила моё лицо, и теперь всё видел только я. Под мост не проникал свет фонарей, густой чёрный туман скрывал уродливые бугры моего настоящего тела, которое сейчас собиралось сомкнуть руки на моей добыче. Но… Что-то шло не так. Я ещё слишком слаб, чтобы взять её, слишком беспомощен. Мы стояли под мостом. Она — недоумённая, и я — жалкий и ни на что неспособный. Мне нужно питаться, уже через закат солнца я не смогу выйти из-под моста. Мне нужно оставить её здесь. Мне нужно сделать её своей. Она заметила моё напряжение, моё расстройство и участливо спросила:

— Что с тобой, Рудольф?

На моих глазах выступили слёзы бессилия. Через них я и выдавил то, что стало началом всего:

— Я так одинок.

Она подошла ко мне и приобняла меня. Она прошептала мне на ухо:

— Ты не одинок.

Я не выдержал и раскололся. Я шептал ей о том, каково это — провести миллион лет во тьме, каково это, не знать, когда всё началось, и когда всё кончится. Рассказал ей о вечной тишине. О пустоте, что царит кругом. Говорил о тайнах, которые нельзя произнести, потому что иначе мир расколется на части. Рассказал ей о виденном мною на небе и в земных недрах. Я говорил с ней о том, что давно затянуло паутиной вечности. Рассказал ей о таких как я — тысячах хищных, голодных ртов, затерянных в бесконечной пустоте. Я рассказывал и прижимал её к себе и чувствовал, как бьётся её маленькое сердечко — так близко и так недосягаемо. Я рыдал ей на плечо, а она обнимала меня и слушала. Потом, словно я сказал что-то не то, она посмотрела на меня очень внимательно и поцеловала. Я стоял и не верил в своё счастье. Она прошептала мне на ухо:

— Я люблю тебя, Рудольф.

У меня из глаз потекли слёзы счастья. Наконец-то. Я ждал столько тысяч лет, и вот дождался. Наконец-то закончится это проклятое полусуществование. В ответ я обнял её сильнее, и понял, что она тоже плачет. Солёные в слезах, мы повалились на землю, жухлая листва шуршала под нами. Неужели конец этой пустоте? Аккуратно, боясь спугнуть её, я просунул руку под топик, отогнул то, что они называют лифчик и дотронулся до её левой груди — небольшой, упругой и провёл пальцем по соску. Она издала тихий стон, точно дерево, что клонится под ветром. «Дурочка» — нежно подумал я.

Ногти на моих пальцах заострились и вцепились в нежную девичью плоть, разрывая её и раздвигая рёбра. Она коротко, точно умирающая птица, вскрикнула. Тише, детка. Это больно только в первый раз. В моей руке было её горячее, трепещущее сердце. Невинное и чистое, оно позволит мне жить долго, очень долго, не зная, ни грусти, ни голода. У меня будет сердце, которое меня любит. Я буду его хранить. Нету больше смысла сохранять этот глупый человеческий облик.

Морок сполз, словно талый снег, обнажая под собой облик большого, страшного существа — покрытого седой шерстью, с длинным носом, руками, достающими до земли, огромными крепкими зубами. Из спины тянулись тонкие и толстые, раздвоенные и одиночные нити цвета свежей плоти, куски кожи и щупальца, они цеплялись и врастали в сами подпорки моста. В руках у меня пульсировало, сверкало и горело ярким светом любящее сердце. Старый тролль довольно хрюкнул, почесал живот и исчез в тени под мостом.