Я не боюсь мышей (отрывок)

...Я вскочила с постели и побежала к нему. Судя по всему, в кухню пробралась крыса, и пёс учуял ее. Он был молод и бестолков, поэтому не понимал, что охотиться нужно тихо. Первой мыслью было, что он перебудит весь дом, но за ней крылась другая, по-настоящему пугающая: он мог заразиться чумкой. Или бешенством.
Я открыла дверь, готовясь схватить его за ошейник, но от увиденного все мысли вышибло из головы. В бледно-сером лунном свете слабо различались сорванные вместе с карнизом занавески, битая посуда, куски пластикового плинтуса. Пол был залит какими-то серыми лужицами. Ахиллес не слышал меня. Он не услышал, потому что был занят. С истеричным рвением он рвал входную дверь зубами и когтями, захлёбываясь воем, если собаки вообще могут так выть. Куски дерматина и поролона трепыхались, точно вырванные кишки. Он стоял ко мне задом, и я видела лишь задние лапы и зажатый между ними хвост.
Я нажала выключатель, и слишком яркий свет наполнил кухню. Вот тут меня настиг настоящий ужас: серые лужицы оказались кровавой пеной, размазанной по линолеуму собачьими лапами, осколки тарелок тоже были в крови – Ахиллес кидался и грыз их до того, как я зашла. А сейчас он понял, что кто-то зашёл. Он смотрел на меня: жуткие остекленевшие зрачки злобной куклы, приоткрытая пасть с глубокими порезами, из которой капала тягучая розовая слюна. Он перестал рычать и выть, но я точно знала, что вчера утром я кормила другую собаку. Не это чудовище.
Он подхватил бешенство. Я же видела раскопанную им кроличью нору. Видимо там и нашел.
Я боялась что-то сказать или двинуться. Надо было позвать папу или Рому, сама я не смогу справиться с псом. Чёрт, я даже не знаю, что нужно делать в таких случаях.
Почему никто не проснулся? Он наделал столько шума, не слышать его было невозможно.
Слева от меня послышалось шуршание. То самое, которое я больше всего боялась услышать. В этот момент зверь ожил: с дикой злобой он кинулся на доску, ломая зубы о железные ножки, шарахнул ее об холодильник. Магниты полетели во все стороны, барабаня по стенам и окнам. Пёс выронил доску, схватил ее снова – на этот раз за деревянную перекладину и в истерике швырнул ее в угол. При этом он снова начал рычать, точно рвал злейшего врага. Теперь-то точно все проснутся.
Ахиллес снова атаковал входную дверь. На пороге уже расползалась кровавая лужа. Я окликнула его, не надеясь, что он отзовется. Но он развернулся всем корпусом и с жутко распахнутой пастью кинулся на меня. Никогда не думала, что буду разорвана собственным псом. Но он был явно другого мнения.
Отчего-то Леська потерял всю свою ловкость и грацию, он не прыгнул, а как-то толкнул меня своим телом, и я легко отшвырнула его, словно мешок с песком. Я захотела крикнуть, позвать кого-нибудь, но вдруг поняла, что совершенно не знаю, что кричать. В голове было совершенно пусто, я просто не могла придумать ни одной фразы. Ощущение бессилия усилило страх. Пёс бросился на дверь, потом повернулся и залаял на меня, скаля зубы и припадая к полу. Он захлебывался и плевался пеной, которая намочила его морду и стекала на грудь.
Надо его выпустить. Выгнать на улицу, а потом сказать папе. Он что-нибудь придумает, мы отвезём Леську к врачу и вылечим его. Он только недавно заразился, наверняка все можно исправить.
В ушах уже звенело от воя, смешанного с лаем и рыком. Ахиллес поочередно нападал на дверь, кромсая дерево, на котором оставались пятна крови и слюны, и на меня, не кусая, но расстояние между его зубами и моими ногами постоянно сокращалось. Под рукой не было ничего, чем можно было отгородиться от пасти, даже зонт был вне досягаемости. Я стояла на маленьком, предательски голом пятачке. Я подумала, что можно было изловчиться и схватить его за загривок, быстро повернуть ручку запора и вытолкнуть пса за порог. Он издерет меня когтями, но я потерплю.
Леська снова скакнул на меня, на этот раз приподнявшись на задние лапы и метя в горло. Разбитая морда с выпученными пустыми глазами появилась ужасающе близко от моего лица. Страх запоздало схватил меня ледяными пальцами, когда мои руки уперлись в липкий мех на шее питомца. Ручка двери больно ткнулась мне в бок, мозг в буквальном смысле начал неметь – я забывала дышать. Ладонь обожгло невыносимой болью – тысячи раскаленных иголок разрывали кожу в клочья, до самого мяса и костей. Сознание тут же прояснилось: я увидела свои пальцы, совершенно целые, утопающие в мокрой свалявшейся шерсти, и оскаленную пасть, исторгающую смесь хрипа и рыка, с истерзанным осколками языком. Она непрерывно щёлкала и дёргалась, пытаясь добраться до моей глотки. Ахиллес сучил в воздухе передними лапами, давил на меня всей тяжестью. Он был большой и сильной собакой, и я знала, что не смогу долго держать его на весу. Эта паническая мысль билась в моей голове, разжигая начинающуюся истерику. Его тело было каким-то слишком уж тяжёлым. Точно он висел на мне, и его не поддерживала ни одна мышца.
– Ахиллес! Леська, прекрати! НЕЛЬЗЯ!
Он всхрипнул и оттолкнулся задними лапами от пола, с ещё большим рвением пытаясь добраться до меня.
Свет моргнул и одновременно пропала тяжесть с моих рук, заглох хрип, сменившись секундным воем. Какая-то чудовищная сила швырнула Ахиллеса на входную дверь, и он с грохотом обрушился на нее, принявшись терзать когтями порог. Моей ноги коснулось что-то холодное. От неожиданности я отскочила, заставив цепочку звякнуть – на ручке висел поводок, про который я и не вспомнила. Страх притупил все чувства, в том числе и сам себя. План действий созрел автоматически: я схватила поводок, продела его через ручку, сунула цепь в кожаную петлю для руки. Без задержек. Не думать, о том, что делаешь. Я быстро сделала шаг к собаке, опустилась на корточки. Где-то в уголке сознания запечатлелось мое голое колено, которое нависло над опущенной головой зверя. Секунда замешательства – и это было бы последнее воспоминание о ноге.
Наработанным движением я схватила ошейник Ахиллеса, рванула на себя и защелкнула карабин на металлическом кольце до того, как он, обрел равновесие и сообразил в чем дело. Опомнившись, он без особого энтузиазма кинулся на меня, но я успела отскочить. Пес повис на слишком коротком поводке, который не давал ему дотянуться ни до меня, ни до порога. Он мог только хрипеть и щелкать зубами.
Его. Надо. Выпустить.
И сбежать самой.
...Ахиллес с неистовым воем ломился в подвал. У меня не оставалось никаких сомнений, что он взбесился окончательно и ему ничем не помочь. Он не побежал душить соседских кур и кроликов – он бессмысленно бился в каждую попавшуюся дверь. Что-то искал, и этот поиск казался мне слишком разумным для собаки. Дверь болталась и гремела навесным замком. Я стояла на пороге и старалась хоть что-то сообразить. Я слышала, как бьется мое сердце. Очень медленно. Оно вот-вот остановится.
...Пес лаял целую вечность. Он уже не прыгал – его лапы приросли к полу. Он стал хрипнуть – голос стал ниже и тише, с оскаленных челюстей потянулись нитки слюны. Одновременно с этим над его ключицей появился медленно расширяющийся просвет. Он увеличивался, превращаясь в чистую сухую воронку, словно кто-то стирал ластиком собачью шею. Происходящее показалось мне дешевой декорацией, которая рвалась и трескалась от старости, но тем не менее наводила ужас. Из пасти Ахиллеса хлынула кровь, он захлебывался в ней, давился, она заполнила его легкие, но он продолжал лаять. Изо рта теперь бежали не тонкие струйки полупрозрачной слюны, а целые потоки крови, заливавшие пол с характерным чавканьем. Посыпались какие-то белые камешки – я только потом поняла, что это были его зубы. Последние две секунды пес зашелся в нечеловеческом вопле: дыра в его шее стала размером с кулак, замотал мордой, словно пытаясь выбраться и невидимого ошейника, но лапы не отрывались от земли. Просвет расширился еще немного, разорвав глотку, и голос Ахиллеса навсегда затих. Но он был все еще жив. Челюсти беззвучно кусали воздух, а остекленевшие глаза вращались и лезли из орбит. Просвет полз вверх, разрывая мышцы с характерным шорохом. Из-за наступившей тишины шепот стал отчетливее, я попыталась вычленить хоть одно слово из общего бормотания, но ничего не вышло. Панический ужас сжимал меня холодными колючими пальцами, давил остатки человеческой души. Я была не больше, чем запуганный кролик, который жмётся к стенке своей норки, дожидаясь, пока ее раскопает лис. В голове царил пустой вакуум, тянувший в себя череп. Удары сердца отдавались в нем, как в пустой бочке.
Все прямые линии начали искажаться под немыслимыми углами, как на картине сюрреалиста. Прямоугольные окна превратились в ромбы, растянулись в стороны, преломляя свет и изображение за ними, затем и вовсе оплыли бесформенной массой, как и всё вокруг. Пол превратился в густую трясину, которая пузырилась, рябила, заглатывала предметы и исторгала новые, ни на что не похожие. Некоторые из них определенно были живыми, но не имели ни цвета, ни формы, ни схожести с чем-либо. Я старалась не смотреть на них, чтобы они не оставили следа в моей памяти, пока одна из этих тварей не оказалась прямо у меня под ногами. Клубок хитро переплетенных кишок, с дрожащими, как желе, покровами и одним бело-красным глазом. Поперек тела протянулась узкая щель – раскрывающийся в болезненном крике рот, и тут же существо оплыло, превратилось в чёрную пену и густой пар с омерзительным запахом гниющей рыбы...
...Сплошную пелену шепота прорезал отвратительный треск разрываемых костей. Просвет в шее Ахиллеса достиг холки, шейные позвонки расходились, костный мозг тянулся, как жевательная конфета. Четвероногое обезглавленное тело затряслось в предсмертной агонии, только лапы оставались на том же месте, будто их прибили гвоздями. Голова с омерзительным шлепком упала на пол и по ней тут же захлюпали потоки черной крови, образуя вокруг целое озеро. Я не верила, что в одной собаке может быть столько крови, а она все лилась и лилась, будто бы ее закачивали насосом из невидимой цистерны.
Боже, сколько ее…
Тело завалилась на бок с тем же мерзким звуком, как и голова. Упала, как картонная декорация от порыва ветра...