Фиолетовая шизофрения. Часть 1

Этот рассказ разделён на части в связи со своим объёмом и постепенным написанием. Данная история является "крипи" в не совсем привычном понимании. Тут больше безумия, нежели страха.

***

Меня всегда будоражили люди, вынужденные в тоскливом одиночестве гнить в закрытых стенах психиатрических лечебниц. Вряд ли кто-то пытался разузнать о тех переживаниях, что испытывают избитые нелёгкой судьбой бедолаги, сутками бесцельно бродящие по коридорам вместе с такими же сумасшедшими, с особой жестокостью отвергнутые своими некогда родными для них семьями. Их взгляды колоссально отличаются от тех, которые типичному обывателю доводится видеть на улицах, переполненных вечно спешащими по своим бессмысленным делам бесчисленным легионам людей, имеющим настолько заурядные и однообразные лица, что навряд ли, случайно встречаясь взглядом с подобными себе, они вообще запоминали хоть кого-то увиденного на улице. Со стороны данное зрелище после долгих часов скучного наблюдения обретает неприятный характер: оно воспринимается как безумное течение нескончаемых копий, словно бескрайняя река из текущих по ней призраков, бесцельно направляющихся в никуда и приходящих из ниоткуда.

В некой степени затхлые улицы схожи, а порой идентичны с наводящими тоску коридорами больниц, чьи стены давно пропитались смрадом лекарств и сущностью её одержимых жителей. Но стоит учесть одно весьма значимое отличие: ежели во взглядах прохожих заметна та привычная для жизни безысходность, отрешённость, грусть и иногда агрессия, то глаза безумцев имеют особенность проявлять куда более жуткие эмоции, способные доводить одним своим взором до странной растерянности и неприязни, иногда пробуждая чувство необъяснимого инстинктивного страха. Не один раз мне довелось лицезреть эти пустые взгляды, своей сущностью часто не выдающие абсолютно ничего, но вызывая на коже леденящий. Словно передо мной стоит не человек, а древний призрак, явившийся мрачной галлюцинацией и наводящий постепенно нарастающую жуть и панику. Но подобные глаза принадлежат только сломленным собственным распавшимся мышлением, отчего они, не имея возможности адекватно мыслить, становились лёгкой добычей определённых лиц, которые без особых проблем заточили своих жертв в холодные помещения с жёсткими кроватями. В то же время действительно реальные безумцы либо вершат свои кровавые деяния, действуя грамотно и увиливая от попыток быть пойманным, либо умудряются заставить уверовать окружающих в их вменяемое состояния, а после начиная их же пропитывать собственным бредом.

Но такие лица, благо, мне не довелось узреть в своей жизни, и именно безэмоциональными и с виду мёртвыми мне запомнились те зачахнувшие пациенты, до конца жизни, сами того не осознавая, запертые в помещениях психиатрического стационара. Это здание, изъеденное временем и обветшалое по прошествии многих десятилетий всегда отпугивало своим видом, из-за чего окружающую его атмосферу мёртвой тишины не решались нарушить даже случайно забредшие путники. Наружные стены строения исковерканы изобилием трещин и осыпавшейся краски; окна, намертво пропитанные грязью, были настолько мутными, что смотря в них не имелось возможности разглядеть происходящее внутри; а сам двор, окружённый многометровой бетонной стеной, всегда пустовал и был объят лишь редким гулом морозного ветра, поднимающего в воздух странную пыль, от которой обильно разило сыростью могильного песка. И даже если бы местные власти согласились снизойти до жалости перед этим крошащимся зданием, даруя денег на его ремонт, то сам главный врач явно распорядился бы полученными средствами в свою пользу, ибо работа с сумасшедшими всех мастей обратит любого врача в этого самого сумасшедшего. Психиатрия на сердце любого, если не сумеет, то попытается оставить кровавое клеймо, ведь в такой науке человеческие принципы и мораль представлены не как обязательные и истинные в привычном многим обществе, а лишь не более чем бредовое порождение человеческого разума, имеющего возможность видоизменяться таким образом, что при определённых обстоятельствах любая жестокость и прочее, чего ныне остерегаются, считалось бы вполне нормальным и даже обязательным делом.

Очень часто безумие имеет животную страсть обретать различные обличья, и к тому времени, когда мой возраст стал достаточным для самостоятельной жизни, наша семья заметила постепенно нарастающие изменения в поведении отца. Сперва всё выглядело довольно безобидно: отец вдруг начал задерживаться на работе, позже принявшись ночи напролёт проводить большую часть своего времени в собственном кабинете, в больнице. С каждым месяцем его характер и желания обретали всё более жуткий вид, медленно изменяя наше к нему отношение, в итоге из любви обратившееся в тихий ужас. Всё это время, не придавая достаточного значения пугающей метаморфозе родственника, мы по глупости успокаивали себя мыслями, будто он после долгих лет, проведённых на своей должности, попросту устал от собственной работы, которая действительно сказалась бы на рассудке любого, кому годами приходится иметь дело с одержимыми; но даже обыкновенный психолог, постоянно сталкиваясь, казалось бы, с обыкновенными людьми и их типичными для этого мира проблемами, с течением времени принялся каждого воспринимать душевнобольным. И правда состоит в том, что человек действительно готов ненавидеть, сторониться и презирать всякого, не похожего на него и не разделяющего его мысли, называя других сумасшедшими. Хотя в таком случае всем людям можно приписать этот суровый диагноз. И в то время, когда в стенах психиатрических лечебниц сидят лишь окончательно сошедшие с пути первоначально заданного мышления, настоящие безумцы бродят за их пределами, имея в своём рассудке изобилие различных идей, извращений, желаний, бреда и предпочтений, но будучи достаточно адекватными для существования и недостаточно сумасшедшими для заточения. И я говорю не о маньяках.

К огромному сожалению, отец, хоть и наделённый странным чувством юмора и соответствующими для его натуры различными увлечениями, стал восприниматься нами действительно странным не конкретно от собственных желаний, но в результате несвойственных для него проявлений всякого необоснованного бреда, не имеющего никакого отношения к логике и хоть капле здравого мышления. Изначально он во время нахождения в доме впадал в пугающие ступоры, происходящие в настолько неожиданный момент, что он, садясь на стул, мог на половине пути попросту внезапно замереть. Поначалу данное состояние прерывалось обыкновенным громким голосом, из-за чего отец выходил из ступора, и ему требовалось несколько секунд, чтобы осознать, где он находится. Это выглядело так, словно он отошёл от внезапно нахлынувшего сна. Иногда в подобные моменты я наблюдал его облегчённый вздох, какой можно издать после окончания чего-то неприятного. Правда, вскоре вывести его из нечистого состояния не удавалась никакими методами. Оставалось лишь сидеть в ожидании, когда это недолгое подобие комы закончится и он снова придёт в себя.

Постепенно его речь претерпевала пугающие мутации: голос становился хриплым и тихим всё заметнее, словно сама возможность говорить давалась с медленно нарастающей сложностью, либо он находил способность разговаривать бессмысленной. Иногда ночами мне удавалось услышать шёпот, несущий настолько жуткий бред, что от услышанного становилось не по себе, и меня терзали вопросы о происхождении того фактора, который вдруг так сильно повлиял на отца. По натуре он был человеком сильным и скептичным, не имеющим фобий и страха перед тьмой. Но от его былого характера вскоре не осталось ничего, поскольку в последнюю ночь, перед тем, как покинуть дом, он, вжимаясь в угол своей комнаты, дрожал и кричал на манер перепуганного до смерти ребёнка. Это был последний день, когда бедняга прекратил будоражить собственным ужасом всю семью, незаметно сбежав под покровами ночи.

Его нашли спустя четыре месяца после обращения в полицию. Поиски окончились за много километров от нашего небольшого города, приведя в подвал заброшенной лачуги. Более шокирующим своей странностью, нежели жутью, поражало огромное количество картин с изображёнными на них доселе невиданными существами, нарисованными исключительно фиолетовой краской. В морозных земных недрах, прикрываемых лишь одной подвальной дверью, напрочь отсутствовали любые признаки источников света: абсолютно никаких проводов, ламп и свечей, но сплошь и рядом засохшие пятна фиолетовой краски и куча помятой бумаги с пугающими рисунками. По иронии тяжкой судьбы отец, некогда занимая должность врача, отныне занимает место больного в той самой психиатрической лечебнице, где провёл не один год за работой. Как нам позже сообщили, бедняга умер через два дня после начала своего заточения. Его речь, по словам одного из врачей, имела ярко выраженные ноты маниакальной жажды заполучить что-нибудь фиолетовое. Но просьбу его не приняли во внимание, посчитав её проявлением бреда, свойственного многим здешним заключённым. Он буйствовал очень упорно, а потом, на удивление всех, внезапно затих и потерял сознание. Вскрытие диагностировало аномальную остановку сердца, так и не сумев определить точную причину отказа органа. Его бывший коллега, в то время следивший за состоянием отца, передал его слова, представляющие из себя одну-единственную фразу: “Никогда произносите его имени”. Это были его последние слова, построенные как минимум адекватно, и после них, кроме бреда и невнятного бормотания, он более ничего не говорил.

Мне также удалось увидеть картины, изъятые в день окончания розыска. Они являлись поистине неописуемыми, вызывая некое оцепенение и словно отчуждённость при их просмотре: исключительно фиолетовой краской изображались даже не какие-то существа, как говорили полицейские, но скорее подобие несуществующего зверя, обладающего слишком фантасмогоричным, абсурдным и витиеватым обликом для того, чтобы можно было иметь возможность толком описать это нечто: странное и одновременное пугающее своей невиданностью оно похоже на смешение различных геометрических фигур, собранных таким образом, что создают бесформенную массу, обладающую жутким началом, будто есть куча фракталов с признаками сросшихся между собой конечностей, судя по их структуре, сгибающиеся не ясно каким образом. Отдельные части одновременно сперва казались то подобием панциря в виде мозаики, то глазами и даже, не побоюсь выразиться, образами, походящими на невероятно плотное скопление галактик. Я взирал на кучу из иллюзий, плавно перемешанных между собой в одно огромное и безумное, но в то же время, как бы странно это ни звучало, гармоничное месиво.

При долгом рассматривании, дабы углубиться в попытки понимания, я к удивлению замечал, как обилие фиолетового в каком-то смысле притупляло способность к мышлению, подобно гипнозу провоцируя постоянное дежавю и вызывая ощущение, словно в глубинах разума едва слышным эхом отдаются импульсы, походящие на галлюцинации; а все эти фракталы, являющиеся основой рисунков, едва заметно подрагивали, стоило вглядываться в них достаточно долго и упорно; в глазах слегка мутнело, появлялась лёгкая мигрень и головокружение. Изображение этого неестественного и абсурдного ужаса находилось на сотни рисунков, пребывая на каждом из них всегда в видоизменённом состоянии и разных позах. Можно было лишь гадать, являлось ли оно порождением фантазии свихнувшегося разума, или же таило в себе более мистическое происхождение, тайну которого покойный родственник унёс с собой. Рисунки я благополучно забрал к себе, заперев их в сейфе, спрятанным на вечно холодном чердаке нашего дома.

И пусть с того жуткого случая прошло достаточное количество времени, его атмосфера до сих пор не даёт мне покоя, особенно в те редкие моменты, когда за пару недель до наступления Нового года я каждый раз поднимаюсь по пыльным ступенькам, унося себя в объятия тёмного чердака, чей свод массивной крыши, исписанный паучьей пряжей, угрюмо нависал над головой. Заветное пушистое дерево, ставшее традиционным символом в дорогой для всех праздник, являлось моей единственной целью, ради которой я находил в себе смелость каждый год подниматься в это мрачное помещение, отторгающее даже плесень и сам воздух, отчего дышать приходилось медленнее. И всякий раз, вновь вступая на изувеченные царапинами и почерневшие от пыли старые половицы, из недр окружающей тьмы издыхалось необъяснимое чужое присутствие, наводя прочно въедающееся в сердце чувство тоски. Чудилось, будто кровь в венах начинает охладевать, подобно безжалостному морозу кусая тело изнутри.

Но сильнее всего ощущение усиливалось, стоило приблизиться к сейфу, хранящему в своих тёмных стальных стенах те самые рисунки. Из-за его двери источалось невообразимой мощи уныние, отчаяние и безысходность, а также едва улавливаемый ухом гул, более похожий на тихий шёпот. Происходящее приводило к неконтролируемому желанию убраться отсюда. В мыслях складывалось чудовищное впечатление о содержимом сейфа, несмотря на то, что я знал о хранящихся в нём рисунках, но тем не менее бредил фантазией, словно там покоится нечто иное и неизвестное. И самым кошмарным был факт того, что с каждым очередным годом, странным образом влияющим на моё восприятие окружающего мира, описанная на чердаке жуть обретала нарастающую силу.

Время неумолимо стремилось вперёд, волоча за собой не самые лучшие события, в итоге принеся тоскливую смерть, настигнувшую мою мать. К моменту её кончины мой возраст перевалил за сорок лет. А ведь раньше я совсем иначе представлял собственное будущее. Казалось, что все мои воспоминания являлись не отпечатком событий десятилетий, а обветшалыми знаниями, позволяющими помнить о моём древнем детстве, по ощущениям никогда не существовавшем. Память о нём воспринималась как галлюцинация, а все удерживаемые в голове образы, связанные с ним, терялись в толщах разума, издавая лишь дохлый плач. Я бы не сказал, что на данный момент жизнь пестрит реками красок. Ныне мои жена София и дочь Алиса, проведя со мной многие годы, не позволив даже заметить скоротечность собственной жизни, уже не вызывали той прежней любви, от которой остались лишь ошмётки привязанности.

Невзирая на утёкшее время, меня никогда не переставали покидать те ужасные кадры, связанные с безумием отца, вспыхивая в сознании бесцветными кадрами. Было ли это реальным помешательством или же имело мистические истоки? А оставленные им рисунки являлись бессмысленным бредом или же на самом деле были причастны к некой тайне?

Поначалу мне казалось, что некогда происходящий кошмар давно закончился. Но эти мысли оказались поистине наивными, ведь это было только отголоском того ужаса, который лишь сейчас действительно начался.