Татьяна Сергеевна

- Ой, не могу! Ой, помираю-ю, а-а-а… - воет круглая дама, распластавшись на раскладушке. Ее белый живот умиротворенно дышит и выдыхает со словами:
- Ой, помираю-ю!..

С каждым возгласом раскладушка предательски потрескивала, а кухня профессора Грустинского гудела от жары и вытья.

Два огромных кота, которых профессор Грустинский почему-то называл своими студентами, с умным видом вглядывались в засаленную химзавивку воющей бабы. Один из котов, толстый и рыжий, в старой тельняшке, задумчиво чесал брюхо, приговаривая:

- Да-а… Ну и дела, блин! – и, крякая, отхлебывал кваску, жмурясь на солнышке.

Второй кот, тощеватый интеллигент с короткой черной шерстью, нервно пощупывал серьгу в ухе, боясь глядеть на раскладушку, и напевал какую-то мазурку.

Круглая баба продолжала протяжно выть, и каждому ее вскрику беззвучно поддакивал, кивая седой легкой головой, профессор Грустинский.

- Как чудно, милмои! – улыбнулся он вдруг. – Прямо как в тот день, в восемьдесят первом году, летом… - мечтательно протянул профессор, - тем летом, когда я ее зарезал.

И провел тонкой жилистой рукой по безучастному лицу на раскладушке, и стало лицо пустым и синюшным.

- Ну а труп-то прятали где? – хихикнул рыжий, в тельняшке.

- В Караганде! - нервно бросил профессор, глядя, как за окном пополз, шатаясь, красный трамвай, и, с наслаждением, харкнул на лысину прохожего. Тот поцокал дальше, приговаривая: «Эх, хорошо, прохладненько!»

- Товарищ профэссор! – взвыла подопытная, словно артистка, приподнявшись. – Мне долго еще вот это… вот это все?

Из груди ее торчал кухонный нож с запекшейся кровью.

- Сколько надо, столько и будете, - довольно улыбнулся Грустинский.

Дама посмотрела на профессора с укоризной:

- Тоже мне!.. Думаете, могилу купили Татьяне Сергеевне, так все, можно издеваться как хочешь?! – трагично подняла она белые полные руки к потолку. – Мужчина, называется… Это гадко, гадко.

Черный кот удрученно задымил папироской, томно вздыхая.

- Ну же, Татьяна Сергеевна, довольно вот это вот… ныть. Вы кричать собираетесь или нет? – нахмурился Грустинский, шмыгая носом и поправляя петлю на багровой шее, как галстук.

И дама – она же Татьяна Сергеевна – истошно, обреченно охнула и продолжила вопить: «Ой, помираю! Ой, помираю!», а коты в унисон подхватили:

- Ой, помираю… - и выпили кваса на брудершафт.

Смешалось все: кошачьи возгласы, визги Татьяны Сергеевны, топот плясавших профессорских туфель и звон бокалов…

На заре коты улетели куда-то к чертовой матери, совсем разозлив профессора своими выходками.

Вдоволь «наевшись» Татьяной Сергеевной и ее округлостями, профессор Грустинский вздохнул:

- Ладно. Пойду я из девяносто первого. Встретимся через десять лет, Танечка! – и, ухмыльнувшись, шагнул в окно.

Татьяна Сергеевна смотрела вслед его удаляющейся фигуре, шагавшей где-то у соседней крыши, блестевшей в робких, сонных лучах зари…

Скупая слеза скатилась по ее круглой щеке.

Подкрасив губы, Татьяна Сергеевна вынула из груди нож, облачилась в зеленое платье… и задорно понеслась вниз по лестнице старого подъезда, в магазин.