Дневник дезертира

Недавно в Интернет попало весьма спорное содержание личного дневника одного младшего офицера Красной армии, расстрелянного в 1945-ом году за дезертирство. Долгое время дневник находился в архивах спецслужб под грифом секретности, затем был рассекречен и попал в руки неизвестного пользователя.

10 июня 1945 года

Меня зовут Алексей Ерофеев. Мне 27 лет. Я лейтенант сухопутных войск Красной армии, командир X взвода, входящего в состав X-й стрелковой роты, входящей в состав X-й стрелковой дивизии. Через неделю после Великой Победы мы узнали о перегруппировке войск на Дальний Восток. Наша дивизия должна преодолеть путь в несколько тысяч километров. Однако вчера, после того, как мы вошли в Иркутскую область, последовал неожиданный приказ об отделении нашей роты от основной массы войск и продолжении движения по другому пути. Он пролегал через болотистую местность и узкую полосу леса, что не обрадовало никого из нас. Эти места труднопроходимы и никем не заселены в радиусе десятков километров, поэтому о мало-мальски населенном пункте в ближайшую неделю можно было только мечтать. Свои впечатления я теперь записываю в этот дневник. Все равно письма нельзя отправлять.

12 июня

Наша рота вошла в последний населенный пункт на этом пути. Я и еще три офицера, в т.ч. майор Максимов – командир нашей роты, пообщались с местным населением. Однако никакой полезной информации мы не получили. Местные охотники, грибники и просто жители настойчиво советовали нам не ходить в тот лес, а идти в обходной путь, который был в пять раз длиннее. Якобы, в лесу обитает «нечисть лютая силы невиданной, и сам Лукавый там управляет». Одна бабка даже дала мне оберег и взяла с меня обещание, что я буду носить его, не снимая. Какая-то деревяшка с выжженным рисунком… тьфу. Благо, местные позволили солдатам переночевать в своих домах. Вся рота хорошо отдохнула и готова выйти в путь.

13 июня

Сегодня выступили на рассвете. Селяне провожали нас, качая головой. Интересно, что заставило их так бояться леса?
Когда мы отошли на несколько километров от села, оно скрылось за холмиками, и нашему виду предстала широкая долина. Уже отсюда был слышен запах сырости и болота. Недалеко стояла одинокая ива. Мы с Максимовым и Чапаем (так звали нашего первого младшего лейтенанта – грузина с длинной фамилией, знающего бесконечное количество анекдотов про Чапаева) наломали веток и шли впереди всех, проверяя глубину болота. Остальным приказали идти строго по следам. За день преодолели всего километров десять, но все равно жутко устали. Максимов ходит недовольный.

14 июня

Странное дело: за два дня мы ни разу не слышали и не видели никакой живности. Ни кваканья лягушек, ни стрекота стрекоз. Как будто все вымерло. Ужасно неприятное место. Скучаю по родному дому: там душистые луга, недалеко речка, где всегда плещутся дети, и рыбачат мужики, воздух благоухает цветами, птицы по утрам заливаются в пении, а по вечерам стрекочут цикады. Здесь же холод, сырость, резкий запах болота и ничего, кроме болота. Скорее бы уже дойти до места.

15 июня

Проснулись утром в тумане, опустившемся, видимо, на всю долину. Думали, пройдет к полудню, а он только становился гуще. Теперь идти вперед почти невозможно. Хорошо, что уже виден лес, значит, мучиться осталось недолго: почва в лесу должна быть тверже. Мы очень устали.
…
Шесть часов прошло. Лес, кажется, так близко, но в реальности мы прошли только половину расстояния до него. Как такое может быть? Нервы у Максимова расшатаны, он получит втык от руководства за опоздание. Раздражение чувствует не только он: я, по какой-то необоснованной причине, чуть не сорвался на нашем связисте. Чувствую какую-то психологическую неуравновешенность и… страх. Беспричинный, животный страх. В разговоре со мной Чапай признался, что чувствует тоже самое. Странное место, поскорее бы перейти этот злополучный лес.

16 июня

Утром проснулся в ужасном настроении. Всю ночь снились кошмары, не мог уснуть. И, видимо, не я один такой: вся рота выглядит уставшей и не выспавшейся. До леса осталось совсем чуть-чуть. Туман и не думает кончаться; наоборот, он стал таким густым, что в метре от себя я не вижу товарища. Раз в пятнадцать минут проводим перекличку. Связи нет, из-за сырости портится снаряжение. Нервы у всех на пределе. Когда же мы, наконец, дойдем до этого чертового леса?
…
Ура! Мы пересекли черту леса. Почва оказалась действительно тверже. Это настоящая услада для ног – ступить на твердую поверхность после четырех дней болота. Туман в лесу – действительно потрясающее зрелище, только не в данной ситуации, когда мы буквально не видим дальше своего носа, а к месту встречи должны прийти уже послезавтра. До заката осталось всего несколько часов, Максимов не хочет терять ни секунды, но солдаты требуют привала. Пришлось уступить. Я заметил, что сегодня все как-то раздраженнее обычного, некоторые выглядят озлобленными на что-то. Впрочем, после такого утомительного перехода у любого разыграются нервы.

17 июня

Дела наши плохи. Вся рота страдает от бессонницы. Безусловно, на это влияет место, но каким образом? Во всем виноват этот туман? Из-за него местные запретили входить в этот лес?
Солдаты с какой-то ненавистью и недоверием смотрят на офицеров и друг на друга. Один даже отказался выполнять мой приказ, но потом опомнился. В ранее дружном коллективе нашей роты стали происходить ссоры и даже драки. Среди офицеров тоже какое-то напряжение. Чапай, что для него весьма не характерно, угрюм и молчалив. Идет рядом со мной, уставившись в землю. Максимов сохраняет статус лидера, но я чувствую, что ему это дается с трудом. Одно хорошо – туман немного отступил.

18 июня

Мы должны были еще вчера выйти из леса, но пока что лес – это все, что мы видим. Компас работает исправно, идем верно, свернуть мы не могли. По карте должны были пройти всего пять километров... В реальности мы прошли не меньше двадцати. Поломать бы руки составителю карты. Продовольствие кончается, стараемся беречь, а в этом лесу ни ягодки. Кстати, в лесу тоже не слышно и не видно никакой живности. Даже насекомых нет, вообще никого. Только мы. Да еще этот туман. Жуткое место.
…
Произошло нечто странное. Мы шли в этом пустом лесу и, вдруг, увидели в двадцати метрах от себя человеческую фигуру! В тумане ее было не рассмотреть, но я точно уверен, что там стоял человек. Мы остановились и не могли проронить ни слова: он просто стоял и смотрел на нас. Лица не было видно, но мне показалось, что его нет… глупости, конечно, но каким бы густым туман не был, хоть какие-то черты лица должны быть видны. А тут просто… ничего. Посреди глухого сибирского леса увидеть в тумане фигуру, которая вот так стоит и смотрит на тебя – испытание не для слабонервных. Где-то с минуту мы, ошарашенные, стояли и наблюдали за ним, пока Максимов не опомнился и не спросил, кто это. Человек не ответил. Максимов дал предупредительный выстрел, после чего человек… исчез. Испарился. Мы побежали к месту, где он стоял, но ничего не обнаружили. Конечно, все списали на оптический обман, будто это был не человек, а коряга какая-нибудь. Только вот слишком сильно похожа эта коряга на человека. Наверное, от усталости уже мерещится всякое.

19 июня

Утром недосчитали двух человек. На поиски пришлось потратить несколько часов. Дезертиры. Родина им этого не забудет, и мы тоже. Подонки, с начала войны вместе, и тут такое предательство!
Завтрак был скудный: сухарь и вода. Обед будет таким же. Делать нечего, приходится экономить, но солдаты во всем винят нас, и я вижу это по их взгляду. Сдается мне, два дезертира – это только начало.
…
Чем дольше идем, тем больше замечаю, что с людьми творится что-то странное. Солдаты выглядят подавленными, испуганными, измотанными, и не столько физически, сколько психологически. Офицеры тоже начинают «тухнуть» на глазах. Это не из-за трудного перехода: мы всю войну совершали такие переходы, бывало в сотни раз хуже, и ничего, держались. Я уверен, это из-за места, оно как-то влияет на людей. Этот лес, это болото, этот туман… быть может, туман ядовитый? Приказал всем дышать через материю, даже Максимова уговорил. Это должно помочь в том случае, если во всем действительно виноват какой-то газ.
…
Поговорил с Чапаем и некоторыми солдатами. Все согласились с тем, что место влияет на них. Все, как один, рассказали о какой-то внутренней душевной буре, которая изнуряет их изнутри, заставляет чего-то бояться, на что-то злиться. В душу я не верю, но все это очень странно и похоже на какое-то психологическое оружие, которому в Сибири уж точно неоткуда взяться.
…
Вечером недосчитали еще троих. Идиоты, как они найдут выход из леса без компаса и карты, когда мы не можем его найти уже три дня? Три дня… это безумие, мы не можем преодолеть узкую полосу леса за три дня, хотя должны были за шесть часов. Вокруг одинаковая картина: деревья, туман и гробовая тишина. Мы понемногу начинаем сходить с ума.

20 июня

Мне удалось поспать целых полтора часа, чего нельзя сказать о моих сослуживцах. Чапай рассказал, что многие кричали во сне, а он и Максимов не смогли уснуть. Утром мы обнаружили, что не хватает еще трех человек. Также мы обнаружили, что запасов еды при самой жесткой экономии хватит максимум на сутки. Отличное начало дня!
…
Бред какой-то, одно странное событие за другим. Через два часа после подъема сделали перекличку, и оказалось, что недостает еще четырех человек. Они пропали прямо во время перехода из центра колонны! Солдаты, шедшие рядом с ними, клянутся, что не видели, как они пропали. Затем мы, наконец, услышали звуки местной «живности»: какие-то леденящие душу тихие завывания и крики птиц где-то вдалеке, очень сильно похожие на крики женщины. А еще через два часа мы снова увидели человеческую фигуру, и в этот раз стало действительно страшно: это был абсолютно точно тот же человек, и он снова стоял и смотрел на нас. Максимов предупредил, что будет стрелять, если тот не назовется. Многие солдаты без приказа приготовили оружие.
Один взглянул в бинокль, чтобы рассмотреть его лицо и… даже не знаю, как написать… он вдруг закричал, бросил бинокль, отскочил назад и упал, прислонившись к дереву, продолжая кричать и бешено смотря вперед перед собой. Все отвлеклись на него, а когда повернулись обратно, фигуры уже не было. Удалось привести его в чувство (это был рядовой Петренко) только через пятнадцать минут. То, что он рассказал, повергло в шок даже Максимова – взрослого, видавшего виды мужика, которого ничем не удивишь. Когда Петренко взглянул в бинокль в сторону «человека», он увидел его прямо перед своим лицом. А точнее, его «улыбку». Это был нечеловеческий оскал, обнажающий желтоватые острые зубы, источающий безумие. Мы, конечно, сделали вид, что не верим, но каждый из нас знал, что Петренко не врет.
…
Во время вечерней проверки снаряжения обнаружили, что в последних запасах еды ползают черви. У каждого. Еще мы недосчитали пять человек. И очень сомневаюсь, что это дезертирство: солдаты скорее застрелятся, чем попытаются выбраться из этого леса маленькой группкой. Я вижу, что многие из нас уже на грани.

21 июня

Бродим по лесу с утра уже шесть часов. От усталости валимся с ног. Снова кто-то пропал. Нас осталось около шестидесяти человек. У некоторых не выдерживает психика: бесконечный лес, туман, фигура в тумане, эти жуткие звуки, постоянно раздающиеся со всех сторон, пропадающие люди – все это оказывало невыносимое психологическое давление. Офицеры и некоторые солдаты пока держатся, но остальные начинают срываться друг на друге, бредить, зачастую не слышат, что им говорят. Мы никак не можем им помочь, мы просто идем вперед, надеясь на то, что хоть где-то есть выход.
…
Всем, в том числе и мне, начинает мерещиться всякое в тумане. Кому-то мерещатся родители, братья, сестры, кому-то друзья, кому-то немцы и японцы. Некоторые даже стреляют в сторону леса, утверждая, что видели бегущего на них врага. Я готов поклясться, что видел в десяти метрах от себя Лизу – свою невесту, которая похоронена в пяти тысячах километров отсюда. Это невыносимо.

22 июня

Утром обнаружили тело Егорова – второго младшего лейтенанта. Он перерезал себе вены.
…
Пропало еще четверо. Некоторые рассказали, что видели, как их забрал туман.
…
Рядовые Прохоров, Иванов и Сергеев застрелились.
…
Час назад произошло то, во что мне совсем верить не хочется. Мы снова заметили фигуру. Снова сделали предупреждение (в этот раз его сделал я, потому что Максимов совсем выбился из сил). Только в этот раз фигура была не одна. Сразу за первой появилась вторая, затем третья, пятая, восьмая, двадцатая. Мы оказались в окружении «туманных людей», похожих друг на друга, как близнецы. Они стояли и молча смотрели на нас. Затем вдруг одновременно начали двигаться в нашу сторону. Парни открыли по ним огонь без приказа, несмотря на то, что команда «отставить» прозвучала несколько раз. Стрельбу прекратили все разом в тот момент, когда откуда-то раздался оглушительный звук, похожий на истеричный крик. Все упали и схватились за уши: звук разрывал барабанные перепонки. Затем он стих, и многие разглядывали кровь, вытекающую из ушей. «Туманные люди» стояли на месте. Но через пару секунд они вдруг все испарились, и туман как будто стал опускаться на нас. Те бедняги, что лежали дальше от основного скопления людей, в том числе и Максимов, неожиданно поднялись вверх и стали кричать и извиваться от боли, после чего их... меня до сих пор мутит при этом воспоминании. Невидимое подбросило их вверх и медленно разорвало. Конечности разлетелись в разные стороны, остались только туловища и головы, лежащие на земле и издающие ужасные горловые хрипы. Когда туман начал приближаться и к нам, мы рванули с того места и бежали часа два, пока силы совсем не покинули нас. Мы убедились, что туман нас не преследует, отдышались и потянулись за водой. Тогда мы обнаружили, что все эти разлетевшиеся конечности лежат в наших вещмешках… некоторые из нас не выдержали и заплакали. Нас осталось двадцать семь человек, нам очень страшно, мы ужасно устали и хотим домой. Неужели это никогда не кончится…

23 июня

На удивление, мы смогли уснуть, и ночью пропало всего два человека. Мы побрели дальше. Из-за сырости и холода некоторые из нас заболели и теперь бредут в бессознательном состоянии, постоянно что-то бормоча. Из офицеров остался я, Чапай и Прядкин – третий младший лейтенант.
…
Я больше не выдержу, я так больше не могу! Уже не знаю, во что верить…
Мы наткнулись на деревянную избушку, стоящую посреди леса, в которой был виден свет. Мы обрадовались и побежали к ней, надеясь, что там есть хоть кто-нибудь. Здравый смысл, который спрашивал, что делает жилая избушка посреди глухого леса, уступил место голоду, холоду, ужасной усталости и страху, и мы постучались в дверь. На удивление всем нам, дверь открыла весьма милая женщина. В помещении было тепло, уютно и пахло хлебом. Счастью нашему не было предела, когда женщина, увидев наше состояние, гостеприимно впустила нас и предложила выпить чаю.
Мы все уместились в этой избушке. В ней жила семья из четырех человек: мать, хорошенькая старшая дочь, младшая дочь и младший сын. Женщина, бывшая матерью, усадила нас, офицеров, за столик и поставила чайник на огонь. Она начала нас расспрашивать, откуда мы и почему у нас такой вид. Стоит рассказать о нашей внешности на тот момент: наша одежда была насквозь промокшая, порванная, грязная, вся в крови тех бедолаг, которых разорвал туман. Глаза красные, под ними огромные мешки, все лицо изрезано ветками, через которые мы бежали от тумана, губы пересохли, а у больных такие бледные лица, что от мертвых их можно было отличить только по пульсу. Женщина попросила старшую дочь поухаживать за молодыми людьми, а сама беседовала с нами.
Мы рассказали, что наша рота отделилась от основной части войск, что у нас задание - перейти этот лес, чтобы попасть на место сбора, что у нас уже третий день нет еды, и мы не спали уже неделю. Все это время женщина была очень добра и любезна с нами, и все время улыбалась. Чапай выглядел веселым и жизнерадостным, каким он был всегда до этого перехода. Мы ощущали покой и домашнюю атмосферу, будто всего, что с нами произошло, вовсе не было. Но именно эти мысли и заставили меня опомниться и спросить, наконец, как эта семья может жить здесь, в этом ужасном месте, в этом глухом лесу, где этот вечный туман, который убивает все живое. В ответ на это женщина с неизменной улыбкой поведала нам историю своей семьи. Я распишу диалог, который был между нами.
– Наша семья переехала сюда до войны, во время голодомора, надеясь, что хоть сюда не дойдет этот ужасный голод. Мой муж умер при переезде от тифа, и мне пришлось самой содержать всю семью. Мы построили в лесу эту избушку недалеко от поселка, где голод пока только начинался.
– Так здесь рядом есть поселок?!
– Ну да, сразу за болотом, село X.
– Вы, верно, ошиблись, мы вышли из этого села десять дней назад, оно совсем не близко.
– Да нет же, оно в двух шагах. По болоту, конечно, идти трудновато, но там и не утонешь, – сказала она, улыбаясь. Я не верил своим ушам, но спорить не стал.
– Так вот, жили мы тут полгода, обживались, кормились за счет леса. Только вот однажды случилось несчастье у нас. В селе совсем людей голод замучил, все от него с ума посходили. Пришли мужики с топорами, стали что-то кричать о том, что мы тут объедаемся, а они с голоду пухнут. Мы спрятались в спальне, вот прямо там, – она показала на комнату, в которой сидели больные. – Мужики ворвались и стали нас бить, меня и Катеньку изнасиловали, а затем вместе с младшими заперли в подполе и не выпускали.
Улыбка не сходила с лица этой женщины, у меня по коже пробежали мурашки. Она встала из-за стола, чтобы снять чайник с огня. Я решил заполнить неловкую паузу:
– Это ужасно… но что же случилось дальше? – Женщина поднесла чайник к столу и начала разливать кипяток по чашкам, продолжая улыбаться.
– Я умерла.
Несколько секунд я не мог осознать того, что она сказала. Она смотрела прямо на меня и улыбалась, продолжая лить в переполненную чашку. Я посмотрел на Чапая, потом снова на нее и от страха вылетел из-за стола, а затем из избушки, как ошпаренный: вместо лица у нее был череп, глаз не было, а в глазницах кишели опарыши. Тканей почти не осталось, но видно было, что она продолжала улыбаться. За мной побежали Чапай, Прядкин и еще девять солдат, сидевшие на кухне. Мельком я увидел, как захлопнулась дверь спальни, и мы слышали, как оттуда доносились ужасающие крики больных.
Мы бежали со всех ног, а когда я оглянулся, увидел, что избушка была давно заброшенной и обветшалой, а рядом с ней в ряд стояли все четыре члена семьи с прогнившей кожей и черепами, наполненными опарышами. Они махали нам рукой в знак прощания.
…
Пробежав несколько километров и окончательно сбившись с пути, не зная, в каком направлении идти, мы остановились, чтобы перевести дыхание. Среди нас царило долгое молчание. Мы смотрели перед собой и ничего не видели, потому что мысленно мы были еще там, в той избушке, где осталось шестнадцать наших ребят. Молчание нарушил Прядкин. Он первым, видимо, осознал то, что произошло, прокричал что-то, достал пистолет и выстрелил себе в голову. Мы ничуть не удивились тому, что туман просто «приполз» и «забрал» его тело. Мы снова побежали в неизвестном направлении.
…
Очень холодно. От голода болит голова, мысли не связываются в голове. Мне нужно поспать, чтобы не думать о голоде. Мы остановились возле старого дуба, и все солдаты тут же провалились в сон. Чапай тоже спит. И меня что-то клонит в сон. Допишу и сразу ля…

24 июня

Будь проклят этот лес!!! Будь проклято руководство!!! Я проснулся один. Все были мертвы. Они лежали с открытыми глазами, в которых застыл ужас. И Чапай… тоже мертв!
Я бежал несколько часов, мне было плевать на усталость, на голод, на то, что лес никогда не кончится. Я бежал и плакал. Я видел, как с разных сторон появлялись эти фигуры, слышал, как кто-то гонится за мной, и мне было плевать. Я хотел умереть, хотел, чтобы все это закончилось, чтобы туман забрал мое тело, чтобы этот лес, наконец, получил то, что хотел. Но вместо этого я увидел простор впереди. Фигуры злобно наступали, туман словно стал в десять раз плотнее, задерживая меня, ветки словно нарочно били меня по лицу, но я убежал. Я нашел выход из этого леса. Я видел, как фигуры выстроились в ряд на краю леса и смотрели на меня своими гладкими лицами. Я победил их.
Пробежав еще километров десять, я упал на землю, думая, что умираю. Туман отступил, и я наслаждался ясным небом, простором и прозрачным воздухом. Потом вдруг нащупал на груди давно забытую деревяшку, которую повесил на шею еще в селе и пообещал старухе не снимать ее. И я понял, почему я выжил, и почему фигуры не смогли догнать меня. Я бросил этот оберег со всей силы в сторону леса и закричал. Закричал так, как кричат дети, когда их что-то мучает. Я кричал и рыдал, вспоминая всех погибших, пока не сел голос, а затем потерял сознание.
…
Очнулся в штабе. У меня сильно болела голова, я чувствовал страшный голод, и у меня болело все тело. Меня привели к штабному командиру, где меня допрашивали несколько часов. Я многое узнал. Оказывается, я отсутствовал не две недели, а три месяца. За это время началась и закончилась война, на которую шла наша рота, а всю нашу роту посчитали пропавшей без вести. Долго выясняли, где я был эти три месяца, почему я остался один. Не поверили ни одному моему слову. Хорошо, что не отправили в психлечебницу, а сразу обвинили в дезертирстве. В ближайшее время меня ждет расстрел, и я этому несказанно рад. Попросил напоследок свой дневник и ручку. Надеюсь, что он когда-нибудь попадет в руки моей семьи, чтобы она знала, как я умер в действительности.