Хранитель леса

ранитель Леса.
Страшный, словно твой кошмарный сон в полнолуние.
Жестокий, словно твой самый худший враг.
Воин, словно любящий отец, бьющийся за своё дитя.
Он когда-то был человеком. Покуда Лес не призвал его. Покуда не призвал и не изменил, перекроив его тело и душу так, пока создания лесные, каждый из их числа, не признали в нём часть духа своего и тела.
Страшись попасться на пути Хранителя Леса, а если попадёшься, участь твоя будет незавидна. Он разорвёт тебя на куски, питая землю чащобы кровью твоей, он пожрёт твоё мясо и выбелит на солнце кости, а из левой берцовой источит себе флейту, чтобы играть на весеннем солнце, греясь.
Берегись его, но почитай, по весне перед входом в Священный лес дары оставляя, молясь и лихом его не поминая.

***


Так говорили мне с детства.
Пугали с колыбели, а позднее учили проводить обряды, рассказывали, что из подношений ему оставлять, какие молитвы читать... Я учился прилежно, почитал Его, молился, служил...
До своей семнадцатой весны.
На наш посёлок напали варвары. Сотня всадников ночью. С горящими факелами. А крыши у домов соломенные - так легко загораются...
Я мало что помню с той ночи: только боль при дыхании; ведь после того, как надышался едким дымом, обычный, ещё по-зимнему холодный воздух всё равно ножом режет грудь. Глаза слезятся, и тебе всё равно куда бежать, лишь бы подальше от этого кошмара наяву.
Тогда я побежал в лес.
Не прочтя ни молитвы, не сделав подношения, и даже слов приветствия я не сказал.
Я не искал укрытия и смерти не искал: я был ослеплён горем потери, ведь видел, как то пламя уносило жизни моих родных и друзей... Я тогда был в конюшне - чистил жеребёнка, родившегося седмицу назад - посему успел встревожиться, когда только начали раздаваться крики, а пламя ещё не заполыхало негасимым костром над всеми домами.
Но мыслей мне хватило лишь на то, чтобы укрыться в тенях от варваров, что заглядывали в каждый дом, вынося оттуда всё, что придётся по нраву.
Они и в конюшню заглянули, увели жеребёнка и кобылицу, а меня, забившегося в самый тёмный угол, не приметили.
Конюшня тоже начала полыхать, едва я успел перевести дух.

В ней нельзя было больше искать убежища себе, поэтому, я, собрав всю свою храбрость, опрометью бросился к лесу, стараясь не слышать криков и стенаний за своей спиной.
И только укрывшись за ещё голыми ветвями кустарника, смотрел. Смотрел долго, плача и кусая губы в кровь. Смотрел на то, как убивают, грабят, насилуют.
Смотрел и понимал, что сам я ничем помочь не могу. Я не воин, я обычный конюх, который и оружия-то никогда в руках не держал.
Тогда я всю ночь проплакал, не в силах заставить себя сдвинуться с места. Меня едва не обнаружили, но, видно, дозорные из варваров были плохие. Или не рассчитывали они на то, что хоть кто-то убежит.

А на рассвете я пошёл. Поднялся на ноги, не отряхиваясь и даже не морщась от того, что мышцы затекли.
Я пошёл.
Вперёд.
К нему.
Знаете, я встретил Его ближе к вечеру. Когда замерз настолько, что крупная дрожь не прекращалась ни на мгновение, а пальцы на руках и ногах уже совсем онемели. От ледяного ветра у меня слезились глаза, но я даже не замечал того, что вновь плачу. Было всё равно.
Хранитель Леса вышел из-за могучего и кряжистого дуба, глядя на меня в упор одним своим бледно-зелёным, светящимся впотьмах глазом. Второго у него и вовсе не было, его место закрывала специальная кожаная повязка. Рот превратился в широкую пасть с некогда красивыми, пухлыми человеческими губами, которые теперь и вовсе не прикрывали жутких клыков. На переносице, словно диковинные рога, – жвала огромного жука и его же жёсткие крылья вместо шлема.
Кожа серо-синяя, с тёмными и светлыми прожилками. И волосы. Когда-то они были золотыми, словно солнцем поцелованными, теперь всё в ту же синеву уходящие.
Одежда ему – шкуры да испревшая грубая ткань. И сетка шрамов, страшных и мужественных, по всему телу. Наверное, его уродство можно было бы посчитать красотой: ведь он и вовсе не человек, нет в природе ничего подобного больше, а значит, он существо совершенное. А раз совершенен, значит… прекрасен. И никак не могу назвать его больше, пусть хоть убьёт меня.

- Ты пришёл в мой лес, не спросив дозволения, не уважив хозяина его, не принеся даров… - Голос его тих, но от этого ещё страшнее. Он смотрит на меня почти в упор и дотрагивается до моего плеча своей когтистой рукой. Пальцы длинные, с узловатыми суставами, а вместо ногтей длинные чёрные когти.

- Я пришёл. Желаешь забрать меня – забирай. Пусть кровью моей будет полита чаща, пожри плоть мою, а кости выбели на солнце. На всё твоя воля, Хранитель.

- А ты не страшишься меня, мальчишка… - Он улыбнулся, насколько мог, насколько помнил, что губы могут растягиваться не только в кровожадном оскале.

- Я не тот, кому жаль своей жизни, не тот, кому осталось бояться чего-то…

- Значит, не боишься, что заберёт тебя Хранитель Леса? Не боишься, в открытую себя предлагаешь, смешной?

- Да будет так. - Прячу глаза, смотря себе под ноги, на ещё не стаявший посеревший снег.

- А если я затребовать с тебя захочу что-то, что было бы более отвратительным, чем гибель твоя? - Он заставляет посмотреть на себя, и я задерживаю дыхание.
Он уже не улыбается, это именно оскал. И я чувствую его дыхание: не сказать, что зловонное, но…
Всё странно, страшно и тошнотворно.
Я испытываю эти чувства всего несколько мгновений.
Пока он не целует, если поцелуем можно назвать то, как он вгрызается своими клыками в мои губы, раня, разрывая обветренную кожу. Я чувствую его ладонь на своем затылке, его длинные чёрные изогнутые когти, что впились мне в кожу головы так, что, кажется, поранили её.
Я разомкнул зубы и запрокинул голову, расслабляясь и обмякая в его руках, отдаваясь на милость Хранителя Леса. А тот и не думал продолжать – отпрянул от меня, облизывая чёрным длинным языком окровавленные клыки и губы.
- Хор-р-рош. - Он улыбнулся мне ещё раз, а потом и вовсе отпустил, не обращая внимания на то, что я еле на ногах стою; меня колотит ещё сильнее, только уже не от холода, его я и вовсе не чувствую почему-то.
Я так и стоял, пытаясь вдохнуть и растерянно глядя на Хранителя, на это совершенное чудище из самой тёмной и непроглядной лесной чащи выползшее.
Он тоже смотрел на меня. Долго.
А потом развернулся и куда-то быстро пошёл. Впрочем, через десяток шагов он развернулся и вновь окинул меня нечитаемым и страшным взором. И поманил за собой.