Вьюга

Зима пришла не одна. Неспешно собирая свою жатву, в затерянную среди лесов и полей деревушку, вместе со снегом пришла смерть.

Пришла незаметно. Никто не понял, когда это произошло. Лишь посудачили на утро, с чего это во всех дворах псы, как один, взвыли среди ночи, да все свежее молоко в крынках прокисло. Потом поговорили о более насущных вещах: мол, кости, что то у стариков ломит — не к добру, да воробьи в солому прячутся – точно к морозу, птица домашняя вся нахохлилась – снегопад будет… Посудачили да и разошлись. Дел много у деревенского люда, а дни зимние коротки.

Ненастье разыгралось быстро – меньше чем за час, все небо, до горизонта, оказалось скованным свинцовыми тучами. Хлёсткий стылый ветер принес с собой первые хлопья снега, а мороз заставил разойтись по домам даже неугомонную ребятню. Люди закрывали ставни, растапливали печи и словно по наитию, сами того не осознавая старались держаться ближе к огню, и не выходить лишний раз на улицу. Им было не привыкать к непогоде, суровым зимам, непроглядному ночному мраку. Но эта ночь отличалась от остальных. Этой ночью балом правила смерть, и люди это чувствовали.

— Митяй, открывай! – Иван, кутая лицо в ворот, снова постучал в дверь – Десять минут меня уже на холоде держишь! Сколько спать то можно!

Но кузнец, со старинным именем Митрофан, не открывал. Да и не мог, даже если бы и хотел. В этот самый момент он лежал на кухне перед остывшей печкой, с остекленевшими глазами, сжимая в руках старенькое ружьё. Чуть поодаль, с неестественно вывернутой шеей, лежала его жена, Наталья. Она обнимала, словно стараясь защитить, свою тринадцатилетнюю дочь, Свету, неестественно бледную, с длинной рваной раной на шее. Полугодовалый младенец, названный Антоном, лежал в резной колыбели. Он тоже был мертв.

Много ли надо времени, даже в непогоду, чтобы поднять на ноги крошечную, домов на сорок, деревушку. Меньше чем через пол часа, все жители, кроме совсем древних стариков, которые и с постели то подняться не могли, собрались в старой часовне. Легкий гул разговоров да пересуд, поднимался к крыше вместе с выдыхаемым паром. Печь еще не разгорелась. Люди были напряжены. Еще бы. Не случалось еще такого, чтоб четверо человек разом преставились. Да и отнюдь не по естественным причинам. Обстоятельства смерти шепотом передавались из одного угла в другой, обрастая самыми немыслимыми подробностями. «А Светка то, Светка…. Зазноба то какая гарная росла…. Ведь даже не снасильничали, придатки выдрали, да требуху по хате расшвыряли…. Ох, что делается, что делается…» — доносились от входа. «Да как земля то, таких иродов носит, дело ли, младенца на кочергу насадить, да в стену воткнуть, аки чучело….» — вторили у иконостаса.

Дверь распахнулась. Все тотчас же замолкли, и с немым вопросом уставились на вошедших. Иван, обнаруживший тела, сжимал в одной руке ружье, второй поддерживал изрядно подвыпившего сельского фельдшера Сергея. Сопровождал их бывший районный оперативник, уволенный из органов за крутой нрав и неподкупную честность – Борисыч. В воздухе физически ощущалось сгущающееся напряжение. Фельдшер обвел всех мутным взглядом, и достав сигарету, молча подкурил. «Ну, Сереженька, не томи, что там…?» Фраза нарушившая тишину словно разбила оковы молчания. Вопросы посыпались отовсюду. Сергей неспеша затянулся, и опять обведя всех взглядом, нехотя выдавил из себя: «Убиты… И жестоко…» — надсадно закашляв, он продолжил – «Наталье голову свернули. Света…. Светланке разорвали горло… Даже Антошку не пожалели… Суки…» Его речь опять прервал кашель.

Люди в ужасе переглядывались. На лицах был написан только один вопрос – кто?

Борисыч хрипло прорычал – «По домам расходитесь. Двери на засовы. Никому не открывать. С темнотой ни шагу на улицу!» Люди послушали. Пользовался Борисыч неподдельным уважением среди жителей. Через пару минут в часовне остались только он, Иван и Сергей.

— Вы тоже давайте не задерживайтесь… До темноты хотя бы детей похоронить надо.

— Постой, Борисыч. – фельдшер выглядел абсолютно трезвым, словно и не приходилось его Ивану поддерживать – Не все я рассказал….

— Да я уж подметил, — усмехнулся Борисыч – недаром тридцать пять лет в органах проработал.

Иван непонимающе смотрел на них.

— Кровь?

— Кровь.

-Да что не так то с кровью? Серега, Борисыч, растолкуйте уже!

-Да что-что… — Сергей опять закурил – Нет у них крови… Даже в Антошке нет…


Долгая выдалась эта ночь.

Долгая для Ивана, ворочающегося с боку на бок, и обдумывающего то что узнал.

Долгая для Сергея, которого даже самогон в эту ночь не брал.

Долгая для Борисыча, впервые за все время работы в органах столкнувшегося с подобным.

Долгой выдалась эта ночь практически для всех жителей.

И вечной для Андрюхи, которого пророчили всей деревней покойной Светке в женихи.

Вечной эта ночь оказалась и для Андрюхиных родителей, которые хоть и тревожно спали, но не слышали, как их сын в соседней комнате воскликнул: «Светка!? Я так и знал, что ты жива! Ты ж замерзнешь! Погоди минуту!»

Вечной она оказалась и для Андрюхиной парализованной бабушки, которая все слышала, но не могла ничего поделать, лишь безмолвно плакать, слушая как Андрей топает к входной двери, как отодвигается засов, как скрипят несмазанные петли, и раздается голос – «Входи же быстрей!»…

Долгая выдалась эта ночь…



Метель не утихла и в этот день.

Все кто был в состоянии удержать инструмент, в полной тишине остервенело долбили ломами промерзшую землю. До темноты им нужно было выдолбить шесть могил. Работая под пронизывающим ветром, они не замечали, что у двух свежих могил, выдолбленных вчера, просели нанесенные снежные сугробы. Словно в них не хватало чего то. Чего внизу. Под мерзлой землей и завалами снега.

Уже не получалось скрывать, что и у этих жертв не было в телах крови. Люди ходили мрачные, оглядывались на каждый шорох, а среди стариков, все чаще, стало слышится произносимое хриплым шепотом вкупе с крестным знамением – «Вурдалак…»

Сергей, каждый раз услышав что то подобное, зло смеялся, и ничего не говоря, уходил. От Борисыча, в этот день, вообще никто не услышал и слова, а Иван же, вывесив на дверь распятие и увешав весь дом чесноком, заперся в сарае и остервенело что то строгал.

Сумерки окутали деревню неожиданно быстро. На погосте уставшие мужики еще более рьяно взялись за ломы. Оставалось выдолбить еще одну могилу.

Управились уже с темнотой. Не сговариваясь, сбились в кучу, и так быстро, насколько позволяла тьма и занесенная дорога, направились к деревне. Во тьме, сквозь снежную крупу, им чудились бледные фигуры, танцующие на снегу вокруг них. Трое отважились отойти с тропы, что бы посмотреть, что это было, но вернулись ни с чем. Увидев впереди огоньки окошек, они еще более ускорили шаг. Радостные, что добрались до хат, они так и не заметили, что из двадцати двух человек их вернулось девятнадцать.



На утро, три дома оказались пустыми. Пропали две сестры-бобылихи, жившие особняком, и чье исчезновение было замечено по чистой случайности. Кто то увидел, что дверь в дом открыта нараспашку и поднял тревогу. Благодаря чему и обнаружили еще два пустующих дома. Дом одинокого пастуха, схоронившего по тому году жену и дочь, да полуразвалившаяся изба, спившейся, от мала до велика, семьи из пяти человек. Тел не было.

Но не было и людей.

Меж тем, жены не вернувшихся домой мужиков, учинили форменный допрос всем, кто был прошлым днем на кладбище. Но никто ничего не знал, и не видел.

И опять пришла ночь.



Аглая проснулась внезапно, словно от толчка. Полежав немного с закрытыми глазами и поняв что не уснет, она зажгла светильник.

Мрачные мысли одолевали Аглаю. Её муж был одним из трех, что не вернулись с кладбища. Умом она понимала, что вряд ли он еще раз обнимет её, еще раз поцелует их ненаглядную дочь перед сном… Умом она это осознавала. Но не сердцем.

Что это за звук? Словно кто то царапает стекло? Аглая подошла к окну. Ничего не видно, надо погасить светильник. Щёлкнув выключателем, она стала всматриваться во тьму, и…

— О Боже! Миша! Мишенька! Вернулся родимый!

Да, за окном стоял её муж. Что то говорило ей – не вздумай, не открывай дверь – но что такое голос разума, когда сердце радостно бьётся от восторга, что её муж, её Мишенька — живой и здоровый!

Накинув халат, она подбежала к двери и смущенно бормоча какую то нелепицу, откинула щеколду.

— Ну же! Заходи, дорогой! Где ты пропадал!?

Михаил секунду помедлив, переступил порог.

— Господи, бледный то какой! Что случилось?

На мертвенно бледном лице не было и капли эмоций. Оно было сродни восковой маске. Но вот глаза… Глаза были живыми. Блестя в свете ночника, они смотрели с какой то нечеловеческой тоской. Тоской и голодом.

— Холодно. Там холодно.

— Конечно холодно, что ты такое говори…

В ужасе Аглая отступила назад.

Она поняла.



В эту ночь пропавшие мужчины воссоединились со своими семьями.



Они сидели в молчании. Сергей, не закусывая, пил стакан за стаканом и постоянно курил. Иван нервно перебирал четки с распятием. Борисыч не моргая смотрел в окно.

Из сорока трех жилых деревенских домов, опустели уже двадцать пять.

— Хватит! – Борисыч первым нарушил тишину – Пойду в соседнюю деревню. Приведу помощь.

— Не дойдешь. – Сергей подкурил еще одну сигарету – Сгинешь.

— Я на лыжах с пяти лет стою. Дойду. Должен…

Вместо ответа, Сергей налил в стаканы самогон – Ну что, вздрогнем на дорожку…

Иван же не сказал ничего, лишь еще крепче сжал четки.



Когда фигура Борисыча на лыжах исчезла в белой мгле, Сергей и Иван разошлись по домам. Ивана ждала жена с ребенком, а Сергей с фатализмом в глазах отрицательно покачал головой в ответ на приглашение.

Придя домой, Сергей, матерясь, принялся что то ожесточенно искать. Найдя необходимый предмет, он горько усмехнулся и, насвистывая незатейливый мотив, начал что то собирать.



С наступлением тьмы, в деревне воцарилась смерть.

В каждый дом стучались и просили их впустить, пропавшие и мертвые родственники, соседи, друзья. Каждый, кто поддавался на уговоры или не выдерживал чудовищного напряжения и приглашал нежить в дом – обрекал и себя, и всю свою семью.

С теми, кто не открывал, вурдалаки не церемонились. Появляясь, словно ниоткуда, огромные волки разбивали в щепы двери и окна, врывались в хаты и, разрывая клыками тела, вытаскивали кричащих людей на улицу, где мертвые продолжали кровавую вакханалию.

Иван, перед тем как волк перекусил ему горло, успел избавить от страшной участи жену и ребенка, выстрелив им в головы. Чеснок и колья его не спасли.

Сергей, услышав царапание в окно, даже не встал из кресла, а просто крикнул – Заходите уже, открыто… — и закурил последнюю сигарету. Когда упыри вошли в дом, он криво ухмыльнулся и, взяв нож, чиркнул по бечевке, привязанной к подлокотнику кресла. После того как ведро, подвешенное под потолком, окатило жутких гостей керосином, Сергей, сделав несколько учащенных затяжек, швырнул окурок. Пламя, охватившее мертвецов, быстро объяло прихожую, а потом и кухню. Вскоре пылал весь дом.

Ветер услужливо разносил искры, не гаснущие даже под снегопадом, по всей деревне. Вскоре не осталось ни одного не объятого огнем дома. Огненные отблески, отбрасываемые на окровавленный снег, знаменовали собой победу демонов.

До рассвета было еще далеко.